Крайние меры - Хелен Харпер
Мой дедушка наклоняется, чтобы осмотреть рану.
— Он почти умер, — спокойно замечает он. — Ты не дала мне много времени.
— У тебя было бы гораздо больше времени, если бы ты сразу помог мне затащить его внутрь.
Он хмыкает в ответ на мой тон, приподнимает голову О'Ши и тянется за стальным инструментом, кончик которого уже раскалился докрасна. Он снимает повязку и счищает остатки крови, затем прижимает металл к ране, прижигая её. Раздаётся продолжительное шипение, и комнату наполняет вонь опалённого мяса. К моему горлу подкатывает желчь.
Я отворачиваюсь и открываю ящик стола, роюсь в нём, пока не нахожу то, что мне нужно. Я присаживаюсь на корточки рядом с шеей О'Ши и начинаю протирать это место антисептиком, пока мой дедушка срезает с него футболку, чтобы обработать рану на рёбрах. Он шипит, когда находит это, и я поднимаю взгляд.
— Кровохлёбы, — поясняет он.
Я опешиваю. Вампирам нет смысла нападать на деймона.
— Ты уверен?
В ответ я получаю уничижительный взгляд. Подняв ладони в знак капитуляции, я встаю.
— Здесь есть…?
— У тебя за спиной.
Я оборачиваюсь и замечаю набор для наложения швов. Поднимая его, я снова смотрю на своего дедушку.
— Это…?
— Кетгут, — ворчит он.
— Как думаешь, ты мог бы позволить мне закончить хотя бы одно предложение?
— Какой в этом смысл, если я знаю, что ты собираешься сказать?
Я вытаскиваю иглу с продетой в неё ниткой и наклоняюсь, чтобы зашить рану на шее О'Ши, очень медленно считая про себя до десяти.
— Ты в последнее время разговаривала со своей матерью? — спрашивает мой дедушка.
Я не могу удержаться, чтобы не огрызнуться.
— Ты хочешь сказать, что ещё не знаешь?
— Не нужно вести себя невежливо. Это просто светская беседа. Так поступают цивилизованные люди.
— И, полагаю, цивилизованные люди также проводят свои дни, зашивая деймонов, — бурчу я себе под нос.
Он слышит меня.
— Только когда их заблудшие внучки появляются у них на пороге и требуют, чтобы они это делали. Прошло семь месяцев с тех пор, как ты была здесь в последний раз, Бо. По крайней мере, ты могла бы время от времени заглядывать на послеобеденный чай.
Я втыкаю иглу в тело О'Ши с излишней настойчивостью, и он стонет.
— Мне нужно работать. Я же говорила тебе.
— Ты же не каждый день работаешь.
— Когда я не работаю, я сплю, — у него есть талант заставлять меня чувствовать себя виноватой и раздражённой одновременно.
— Я всё ещё могу замолвить словечко перед Томпсоном и Грантом.
— Чтобы я могла целыми днями расследовать мошенничество со страховкой? Нет, спасибо.
На мгновение воцаряется тишина. Когда я наконец поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом, он упирает руки в бока. Кажется, он искренне озадачен.
— Ты бы предпочла спасать деймонов?
Я вздыхаю. Потребовалось бы нечто большее, чем принятие нескольких законов, чтобы искоренить расизм старой школы, укоренившийся в душе моего деда.
— Он Агатос, — бессмысленно повторяю я. — И всего лишь на четверть.
— Так ты и сказала, — что-то мелькает в его глазах, и я понимаю, что сейчас получу удар под дых. — Обычно ты так не делаешь, Бо. Я имею в виду, не спасаешь деймонов. Обычно ты околачиваешься на районе, исподтишка делая снимки чьих-то любовных похождений или раздавая повестки. Это дарит тебе удовлетворение от проделанной работы?
— Ты следил за мной, — я стараюсь говорить ровным голосом. Это не вопрос.
— Ты моя единственная внучка. Конечно, я слежу за тобой! Я беспокоюсь о том, какую жизнь ты выбрала. Ты можешь найти работу получше, чем в этой захудалой фирме.
— Это не захудалая фирма, — я вру. Фирма отвратительнее, чем нестиранное постельное бельё проститутки. Я продолжаю: — И это достойная карьерная лестница. Ты начинаешь с самого низа и продвигаешься вверх. Я взбираюсь по карьерной лестнице, — я заканчиваю последний стежок и завязываю кетгут бабушкиным узлом. Я встаю, расправляю плечи и смотрю дедушке в глаза. — Это то, чем я хочу заниматься.
Он не отступает. Он просто остаётся на месте, глядя на меня с вызовом. Тянутся долгие секунды. Затем О'Ши разряжает ситуацию, застонав и закашлявшись. Он что-то бормочет и корчится на столе от боли.
Я наклоняюсь.
— Что такое?
Он снова кашляет. Я прижимаюсь ухом к его рту, игнорируя отвращение, появившееся на лице моего деда.
— Спасибо, — повисает долгая пауза, пока он втягивает воздух. — Тебе, — его зрачки закатываются, и он снова теряет сознание.
Я выпрямляюсь и бросаю на деда торжествующий взгляд. Он приподнимает брови.
— Значит, у него есть манеры. И что с того?
Я сдаюсь. Я вся в крови, мне срочно нужно принять душ, и у меня много-много вопросов, на которые нужно найти ответы. Общение с дедушкой не является приоритетом. А вот мой мочевой пузырь — это приоритет.
— Можно мне воспользоваться твоей уборной? — чопорно спрашиваю я.
Он кивает и указывает куда-то вверх. Я выхожу, стараясь ничего не задеть и не оставить кровавый след своего присутствия в безукоризненно ухоженном доме моего деда. Если он наткнётся на пятно крови деймона на своих вельветовых обоях, мне это вечно будут припоминать.
В уборной я, наконец, справляю нужду, затем наклоняюсь над маленькой раковиной и смываю с себя как можно больше крови. У меня не очень получается; всё, что мне удаётся сделать — это размазать её по коже. Меня особенно бесит, что моя куртка вся в крови. Когда я решаю, что больше ничего не могу сделать, пока не приду домой и не разденусь, я покачиваюсь на пятках и смотрю на своё отражение в зеркале. Моя кожа ещё бледнее, чем обычно, а волосы спутаны и растрёпаны. Я приглаживаю их, но, похоже, кровь деймона не лучше дорогих средств для укладки волос удерживает мои непослушные локоны на месте, поэтому я сдаюсь и возвращаюсь на кухню. Мой дедушка моет посуду у раковины. Он оборачивается, когда я подхожу, без сомнения, оценивая мой на редкость неухоженный внешний вид.
— Могу я оставить его здесь до
