Проклятие Айсмора - Ольга Зима
После привели одного нового; тихо привели. Крысенок не вышел посмотреть на него, хотя любил узнавать, с кем он делит жилье. Люди были все время разные, и разными были их серо-голубые тени. А этого от страха пропустил.
Потом наружный шум и ужас отступили, оставив стены в покое. И как только миновала следующая темнота, привели новых и таких злых, что казалось, решетки с дверями их не остановят. А потом еще привели. И еще. Все эти люди не стонали жалобно, не ходили отчаянно. Они орали, грохотали, дрались, и крысенок едва не потерялся, шарахаясь от груды звуков и пытаясь проскользнуть мимо комнат, в которых новые мутузили друг дружку.
Здешние свою отраву пить перестали. Они сидели тихо, говорили медленно. Потом им на смену пришли другие, и было их много больше, а следующей ночью орали все. В комнатах с решетками:
— Да по нему веревка плачет!
— На дыбу Мясника!
— На плаху его, под топор, а потом и на дыбу, тварь, нелюдя!
— Я знаю, он тут! Пустите, гады придонные! Я ему сам! У меня из-за него ветер крышу разворотил! Убытков!.. Пустите, он мне заплатит! Открой же двери! Дай добраться!
— Нет! Сначала я! Я его, мерзавца, кишками наружу выверну, чтоб к небу рта не обратил! Выродок проклятущий!
В комнатах с дверями вели себя спокойнее; не били ни стены, ни соседей, но, прильнув к окошкам, выкрикивали всякое в коридор и промеж собой:
— Выходит, слушается его небо-то, а? Так кого вы, тупицы, выворачивать собрались?
— Короля! Как есть короля!
— Тупицы необразованные!
— Король!
— Сила вернулась в край! Сила!
— Риддак, ну что ты несешь, рвань болотная! Какая сила⁈
— А такая, чьему слову все подвластно! Иль ты сам не о том на площади орал?
— Я-то знаю, что орал, а вот ты что несешь-то? Плесень ты с днища!
— Заткнитесь оба, тупицы! Ежели он королевской крови, разве будет желать людям своего края?
— Умный больно, а что ж не свободный?
— Не мог он проклясть, ежели королевской крови! Не по совести это! Не могут правители на своих же…
— Но ведь по силе! А? По силе?
— Вот ведь, тупицы трещоточные! Хуже бабья! Не проклинал он никого. Знаю я его, не мог он. И чтоб он тогда спасать пошел? Чего вы на человека наговариваете? Ему своих мало?
— Это с каких таких уловов у вас Мясник за человека принимается? Да какие у него беды? Не знает, с кого кусок мяса отрезать⁈ — орали из-за решеток, и коридоры тонули в новых волнах визгливого гомона и ругани.
— На фонарь его! От него все зло!
— Все говорили, все видели!
— Да он на причале стоял, руками махал. А потом и налетело!
Не меньший шум доносился снаружи. Казалось, тот старый ужас попритих немного, но решил навсегда остаться и в большом, и в малом мирах.
Крысенок хотел пробраться к своим, но не успел. В коридор спустился очень редко появляющийся тут старший в стае. Неприятный даже издалека — и учуять его можно было тоже издалека. Постоял, послушал гвалт, покряхтел зло и недовольно.
— Заткнулись, уроды лупоглазые!
Не помогло, только хуже стало. Затрясли решетки вместо ответа, застучали в двери и в пол. Главный, развернувшись обратно к лестнице, буркнул:
— Эдак они мне всю тюрьму развалят… — и рявкнул уже своим: — Стража! А ну выгоняй всех! По три плетки с натягом — и пошли все вон.
— А ты, Шон, не спеши наказания раздавать, — ядовито раздалось из комнаты с дверью. — Пусть их тот назначает, кого ты в дальней камере запер. Только он имеет право. И виновных определит пусть тоже он.
— Риддак, заткнись!
— Сила ему дана справедливо судить, — поддакнули оттуда же.
— По четыре плети! — выкрикнул Шон так, что аж слюной брызнул.
Из-за решеток заворчали недовольно:
— Опять все из-за этого проклятущего…
А вот за дверями почему-то засмеялись:
— Еще скажи, что у тебя не только крышу сорвало, но и удочка треснула, и жена изменила тоже из-за Бэрра, тупица болотная!
— Если и изменила, то не из-за него, а с ним!
И в ответ захохотали уже с двух сторон.
— По пять плетей каждому! — проорал Шон, взрезая своей злостью все нити смеха и ругани.
Дождавшись, когда уйдет этот главный, и улучив момент, пока не пришли здешние, крысенок развернулся и припустил по коридору прочь от выхода — подальше от толкотни, криков и башмаков. Только дальние комнаты казались ему безопасными. Но к стае он не пошел, а последовал дальше, за еще один поворот, туда, где несколько узких комнат не имеют даже окошечек. Обычно они пустовали, и в них можно было бы устроить нору, только от еды далековато. Сейчас крысенок собирался отсидеться в тишине в одной из них, но, с трудом протиснувшись между толстыми досками двери, обнаружил, что не только он находится в этой части деревянно-железного мира.
Человека этого крысенок узнал. Догадался, что это и есть тот самый, кого привели тихо и на кого было боязно смотреть. От него не несло ни страхом, ни болью. Он пах слабо и непривычно, звуков не издавал, дышал медленно и спокойно, даже не шевельнулся, хотя крысенок громко царапал коготками по полу, пока втискивался в дверную щель. Тень от человека тянулась не серо-голубая, а черная.
Крыс обегал комнату, обнюхал все, до чего мог дотянуться. Поприкидывал — натаскать ли соломки в щель, если она найдется в одной из стен? Или сначала осмотреться и найти все-таки подходящее отверстие?
В какой-то миг будто кто за нить потянул — шерсткой показалось, что человек неживой. Крысенок замер возле матраса. Потом понял: человек ничего не ждет, иначе бы вскинулся на шорох и на звуки свары.
