Проклятие Айсмора (СИ) - Ольга Зима

В тот же миг, когда прозвучало последнее слово, секретарь дернулся со своего места, и вышедший в приемную крайне рассерженный Абрахам, увидел его уже за деревянной стойкой.

Через час винир позвал секретаря и велел ему прибрать остатки завтрака. Видимо от переживаний градоначальник съел больше, чем предназначалось одному человеку даже его фигуры и аппетита, но кое-что все же оставил.

На кухню секретарь вернул посуду и подносы совершенно пустыми. Биточки кухарке удались на славу.

Сытно отобедав в положенный час, господин винир сам приоткрыл дверь в приемную, велел секретарю переступить порог и изложить все новости. Раз про Бэрра винир и слышать не хотел, секретарь завел речь о вчерашнем мелком происшествии.

— Две престарелые спле… хм, — поправился Ульрих, — женщины едва не утонули в одном из каналов Третьей линии Нижнего Озерного. У них перевернулась лодка, но случайный рыбак подоспел вовремя и выловил обеих.

— Чушь какая!.. Хоть бы утонули! Было бы, о чем слушать. Что о Бэрре?

Секретарь пролистал бумаги для вида, хотя знал все донесения наизусть.

— А на площади перед Управой Городского Порядка имела место одна драка его имени, но к вечеру бузили только в трактирах. Точнее сказать, — он зашуршал бумагой, — в семи трактирах победили те, кто призывает убить Мясника, в тринадцати — те, кто считает Бэрра… кх-м… кто думает иначе. Два скандала около его дома. Те, кто сидит под небом возле дома, отгоняют, кричат: «Пусть будет справедливый суд».

— Что еще кричат? — ослабевшим голосом справился винир, внимая новостям.

— Надо хоть дом его сохранить, как Бэрр сохранил жизни тех, кто домов своих в бурю лишился, — послушно прочитал секретарь с измятой бумаги от одного из прилипал.

— Что сам арестованный?

Секретарь перелистнул пачку отчетов начальника тюрьмы:

— А тут накопилось… В первый день поносил неприличными словами…

— Нет, первые дни пропусти, — недовольно прервал его винир. — Так мы никогда решение не примем. Как он ведет себя последнее время?

— Сейчас-сейчас. Всенепременно, ваше сиятельство.

Винир недовольно махнул рукой, и секретарь опечалился. Первая печаль состояла в обращении. Когда первый помощник, сцепив зубы, называл винира недосягаемыми для него титулами, тот виду особо не показывал, но определенно был доволен. А от секретаря отмахивался.

Вторая печаль была в коварно волнительной фразе «последнее время». О каком количестве дней идет речь? Наконец секретарь нашел хоть что-то, подходящее под ответ на вопрос:

— «Арестованный Бэрр ругался, аж охрана оглохла. Потом вынес дверь своей камеры…»

— Двери плохие или это Бэрр так хорош? — хмыкнул винир словно сам себе.

Секретарь замялся; пролистал еще и продолжил после повелительного движения руки винира:

— Та-а-ак… «прошел до караульной, чему мы не смогли воспрепятствовать, свернул дверь и там, сломал стол об присутствующего стражника… Троих отправили в лазарет». «Выразил недовольство охраной, долго тряс меня…» Донесение лично от господина Шона, господин винир, — пояснил секретарь, — «Дал себя связать и увести в дальнюю камеру. Тюрьму покинуть не пытался, сопротивления не оказывал». А тут еще одна просьба — господин Шон, сверх обычных выплат от ратуши, просит десять монет на три новых двери и пять монет на цепь во избежание…

— Меня не интересуют просьбы тюремщиков! — разозлился винир. — Покинуть мог, но не пытался… м-да… А чего Бэрр просит?

Судорожно пролистав бумаги заново, Ульрих не нашел, что зачитать. Покрываясь холодным потом, дивился, как это Бэрр умудряется строить ему козни даже из-за стен тюрьмы. Буянит, но не думает ничего выпрашивать у начальства — видно для того лишь, чтобы секретаря глупейшим образом выставить. Винир уставился пристально, и секретарь промямлил:

— А… он того… н-н-ничего и не просит.

— Хорошо, а что ему нужно?

— А… ему ничего не нужно.

— Может, он выразил жалобу?

— Здесь нет ни слова про жалобы.

— Но что-то он требовал?

— Д-да, мой господин, — заикнулся секретарь, подняв наконец искомую бумагу. — Та-ак… «Обвинений, допроса и суда».

Винир тяжело вздохнул.

— Требовал обвинений… — повторил он упавшим голосом. — И суда… Хорошо, ступай. Мне надо подумать.

При слове «суд» мечта о Бэрре, повешенном на фонаре, померкла, а вот о Бэрре на виселице засияла ярче. Сделав шаг к двери и упершись в нее спиной, секретарь от недавнего испуга осмелел настолько, что спросил:

— А мой господин, касательно суда… Разрешите узнать, а что делают с сапогами повешенных?

Винир отмахнулся от него жестом, в котором не было ответа, но не было и злости, что вселило в волнующееся сердце долю уверенности.

Сапоги у Бэрра были такие же исключительные, как и он сам. Вроде простые. Без шпор, что обожали нацеплять молодые бездельники. Бэрр лишь веселился над этим новым поветрием, говоря, что носить шпоры и не ездить на лошади так же глупо, как грести веслами без лодки. Без длинных острых концов и отворотов, показывающих богатство подкладки, даже без цепного браслета.

А когда ему предложили подобное в качестве подношения, ответил: «Нога — не волк, в лес не побежит. Или есть желание поговорить о цепных псах?»

Сапоги у Бэрра — высотой до колена, с приопущенной шнуровкой, чтобы обходиться без служки, сафьяновые, со сдержанным благородным блеском — несмотря на несоответствие моде, казались секретарю верхом совершенства. Он знал обувь почти всего Айсмора и вздыхал о своей. Носимые им башмаки из жирной и неровной бараньей кожи постоянно ссыхались и коробились.

Вот если бы…

— Бездельничаешь⁈ — острый визгливый крик ввинтился прямо в ухо.

— Госпожа Камилла, — вздрогнул Ульрих и склонился перед прекраснейшей гостьей.

Первая красавица Айсмора порой бросала на секретаря томный взгляд, и он цепенел от счастья. Но сегодня сама воплощенная злость стояла перед ним — искусанные губы, горящие щеки, слезы в глазах. Грудь вздымалась так, что казалось, вот-вот вырвется из плена корсажа. А в красивых руках Камилла держала то, что совсем недавно было светлыми замшевыми перчатками — где-то успела изорвать, вон и ноготь сломан.

— Эй, как тебя там?.. Прочь с дороги! Я сама о себе доложу! — выкрикнула она и, отодвинув секретаря, который попытался шагнуть к двери в кабинет, дернула за блестящую ручку.

— Моя дорогая Камилла, — раздался голос винира. — Признаться, я не ждал