Пылающая для Древнего. Пепел - Лаура Тит

Я закричала. Истошно колотила руками по его груди. Голос срывался на всхлип. Мое черное пламя врезалось в его грудь, оставляя уродливые тонкие сеточки вен. Я боролась, царапала ему руки, лицо и тут же сама льнула к нему, к его губам, точно хотела опустошить, запечатлеть навсегда этот поцелуй в своей памяти.

Отчаяние. Боль. Скорбь.

В зловещей тишине мы сорвали с себя одежду. Его тело по-прежнему было напряжено до предела, но с какой нежностью он касался меня… Я поедала взглядом его упругое тело, рассматривая каждую отметину, каждый шрам, вспоминая как трогала их, как нежно касалась губами.

В глубине души я понимала, что совершаю непростительную ошибку, но понимание заглушил безумный рев плоти. Я стала огнем, столбом пламени, дикого, ненасытного. Я твердила себе: «Остановись! Прекрати!», но было уже слишком поздно. Я тщетно пыталась его подавить.

Больная любовь и непролитые слезы затмевали рассудок, они выжгли наше прошлое и возродили будущее из пепла ненависти.

Страсть я утолила, а нежность к нему… осталась голодна.

Мой гнев исчез, а по телу растекалась истома, точно все это было сном, мрачной тенью на стене, которую, отбрасывает рука.

Я склоняюсь к нему и едва касаясь губами его, тихо шепчу:

— Однажды я доверилась тебе и чуть не лишилась дочери….

Он жмурит глаза, словно от мучительной боли, запуская руку в мои волосы, сжимает их на затылке. Его хватка была крепкой, жесткой, но безболезненной.

— Ты хоть понимаешь, что ты сейчас говоришь?! — хрипло говорит мне в приоткрытые губы. — Не делай того, о чем потом будешь жалеть!

Поддавшись порыву, прижалась губами к его, разжимая кулак, выпуская золотую пыль.

— Амар-р-ра! — отчаянный рев мужчины.

— Прости меня, Иштар… — шепчу я уснувшему мужчине, нежно касаясь пальцами его лица. — Я сделаю все, чтобы ее вернуть…

Обернувшись, я последний раз взглянула на безмятежно спящего мужчину и быстро покинула его дом.

Глава 41

— Прости меня, Иштар…, — почти невесомые прикосновения кончиками пальцев по лицу. — Я сделаю все, чтобы ее вернуть… — полная уверенность сквозила в ее брошенных мне фразах.

Едва стихли ее шаги в коридоре, распахнул глаза.

Ее слова разворотили мою грудную клетку, раскромсали меня пополам своей жестокой правдой.

После ее слов в груди образовалась шипящая дыра. Своими руками я уничтожил между нами хрупкое доверие. Себя и ЕЕ. Закопал. Умертвил.

Каждая сказанная ею фраза, обжигала похлеще пламени трэпта, каждое воспоминание с ней разрывает меня на куски. Сколько ошибок я совершил, сколько боли принес своей девочке… и сколько будет еще…

А я ведь тогда поверил, что она меня ненавидела… что я ей настолько был противен, что выждав подходящий момент, она смогла убить нашу дочь, безжалостно растерзать…

От проносившихся воспоминаний меня передернуло, а я ведь хотел убить нашего ребенка, думая, что он рыжей гадины. Хотел сжечь ее вместе с матерью. Ненавидел их с того самого дня, как они пришли в мой дом.

Я не мог не смотреть на этот крохотный визжащий комочек и не думать о своей убитой дочери, о том, что она чувствовала, когда ее заживо сжигала женщина, которую я безумно любил… Любил даже после того, что она сделала…

Я пытался забыться… но все до мелочей напоминало о ней.

Ее запах въелся под кожу. Амара преследовала меня по ночам, ее шепот, ее зов… меня никогда не покидало ощущение ее присутствия… Мой зверь начал угасать без нее, не откликаться на мой зов, пока и вовсе не исчез в диких песках.

Я хотел вырезать ее из своих страшных мыслей. Презирал ее, люто ненавидел.

Я упивался безумием, и тянул всех за собой на смрадное дно…

Не признавал ни одну шлюху, что валялись у меня в ногах, мечтая утешить. Приручить, как дворового блохастого пса, потерявшего своего хозяина. Но всех ядовитых гадин я видел насквозь. От них разило извращеной дикой похотью, от их тел несло въевшийся грязью чужих рук. Это никчемная чернь, что прилипала к подошву сапог.

Я впустил Лату и ее ребенка в свой дом. Но я отказался впускать их в свою душу…

Одна-единственная ночь заставила проникнуть в мое дырявое сердце кричащую от страха в полном одиночестве кроху.

Иша с первых дней жизни, не могла лежать и минуты в руках Латы. В тех руках, что предназначались только для того, чтобы держать золотые кубки с вином, а не свою дочь во время жалобного плача.

Я помню ту злополучную ночь, как сейчас: раздраженный истерическим детским криком, доносящимся из самых дальних покоев, разозлившись, подскочил со своего места и ворвавшись туда под сильнейшим дурманом, лишь с целью, заткнуть этот крик навсегда… испуганно застыл над детской кроваткой.

Моя ладонь нависла над ее покрасневшем от натуги круглом милом личике.

Как только она почувствовала меня в ночной темноте, Иша распахнула свои заплаканные блестящие темные глаза, и внимательно начала меня разглядывать, пытаясь дотянуться своими маленькими короткими пальчиками до моей дрожащей ладони.

Эта рыжая дрянь отпустила всех слуг, оставляя мою дочь в полнейшей беспросветной тьме своей спальни… Когда посмотрел ей в глаза, мое сердце вздрогнуло, заныло от боли, как ноет отсутствующая часть твоего тела.

Той ночью я впервые взял ее на руки. Неумело, грубовато, со страхом сломать что-нибудь в этом крохотном теле. Она показалась мне такой беззащитной и хрупкой. Эти маленькие крохотные ручки, какими она так яростно дергала минуту назад, когда заливалась отчаянными слезами, тут же сжали мой палец, который я поднес к ее лицу. Моя рука казалась просто огромной в сравнении с ее головой.

Стоило только взять ее на руки, и прижать к груди, аккуратно придерживая ее маленькую голову все еще своей дрожащей широкой ладонью, как я чуть не зарыдал, как рыдают мальчишки, чьих матерей вздернули на столбах черной площади.

Тепло, шедшее от крохотного тела, впитывалось в мое тело, заживляло раны, что кровоточили день ото дня.

Я не проникся к ней глубоким чувство, но ощутил, как истосковался по любви. Как безумный голод по этому проклятому чувству пожирает меня изнутри, как и этого ни в чем неповинного ребенка.

Иша была не виновата, что я не желал ее от той дряни, что назвалась ее матерью. Я тосковал только по-своему убитому ребенку от той женщины, что меня предала… по тем мыслям, что не давали покоя.

Я бросал тоскливые взгляды на девочку и задавал себе одни и те же вопросы: какой бы она могла быть… какой был у