По регламенту – враги - Майя Фабер

Мы сели ближе друг к другу, чем нужно, но дальше, чем хотелось.

Меню было оформлено как научный отчет — названия блюд звучали как химические формулы, а описания лишь добавляли загадочности.

Я ткнула пальцем в самое непостижимое. Кел, не глядя, выбрал то же самое.

— Даже не спросишь, что это? — подняла я бровь.

— Если умру, пусть это будет из-за тебя, — ответил он, и его глаза на секунду стали теплее.

— Романтично. Почти.

— Это моя лучшая версия: слегка токсичный, но преданный.

Я фыркнула:

— Твоей матери, наверное, стоило тебя заморозить на этапе воспитания.

Он усмехнулся:

— Она решила, что мир меня все равно перевоспитает. Пока не вышло.

Блюда прибыли — и выглядели так, будто их готовили либо гении, либо безумцы. Полупрозрачные гелевые структуры, мерцающие под светом, как живые. Что-то, напоминающее морского ежа, но сделанное из застывшего дыма. Десерт, который скорее походил на артефакт иной цивилизации, чем на что-то съедобное.

— Это либо гениально, либо нас сейчас эвакуируют из-за биологической угрозы, — заметила я, осторожно ковыряя вилкой переливающуюся массу.

— Идеально подходит под наш вечер, — ответил Кел, и его губы снова дрогнули в почти-улыбке.

Мы ели медленно. Разговаривали — осторожно, но без язвительности. Он рассказывал о детстве — о том, как с братьями угнали грузовой модуль и устроили гонки по техническим тоннелям корабля.

— Отец втайне гордился. Сказал: «Хотя бы духу хватило».

Я улыбнулась — и вдруг, неожиданно для себя, выдохнула:

— А меня мать наказывала за каждое неверное слово. До сих пор во сне редактирую фразы, прежде чем их произнести.

Кел отложил вилку. Посмотрел на меня — не как обычно, с прищуром и вызовом, а как-то… иначе.

— Ты говоришь, будто тебя выковали как оружие, — сказал он тихо. — А по-моему, тебя сделали компасом. Точно настроенным и бескомпромиссным.

Я замерла.

— А что будет, если компас сойдет с ума?

Кел наклонился чуть ближе. Его глаза в полумраке казались почти черными.

— Тогда, возможно, он наконец укажет туда, куда хочет сам.

Когда мы вышли, город уже притворился спящим. Неон притих, улицы опустели, лишь где-то вдали мерцали одинокие огни — будто кто-то забыл выключить звезды.

Мы шли к своим комнатам, и между нами висела та же странная тишина — не неловкая, а… обволакивающая. Будто мы оба понимали, что если заговорим сейчас, то скажем что-то, что уже нельзя будет забыть.

Как будто боялся, что завтра все может измениться.

Мы прошли по коридору. Так медленно, будто каждый шаг давался с трудом. У моей двери я обернулась:

— Спасибо за ужин. Это было… не так ужасно, как я ожидала.

Кел усмехнулся:

— Вот и достиг вершины амбиций. Быть не таким страшным, как все боятся.

Я улыбнулась — совсем чуть-чуть.

И тогда он сделал шаг. Его пальцы едва коснулись моей руки — нежно, неуверенно, как будто проверяя, можно ли.

— Завтра рано вставать. Отдыхай, — прошептал он, и его голос был низким, теплым, с едва уловимым дрожанием.

— Сам-то ляжешь?

Кел наклонился. Его дыхание коснулось моей кожи, губы замерли в сантиметре от уха.

— Как только выключу все мысли… О тебе.

Я почувствовала, как сердце дернулось.

Он не поцеловал. Не коснулся губами.

Он ушел.

Я захлопнула дверь, прислонилась к ней спиной и закрыла глаза. В груди пылало, а в висках стучало.

Кел знал. Знал, что делает. Завтра будет хуже. В тысячу раз хуже.

Глава 12

Вода стекала по моему телу теплыми струйками, когда я наконец выключила душ. Пар клубился в маленькой ванной комнате, оседая на зеркале плотным туманом. Я провела ладонью по запотевшей поверхности, стирая конденсат, и встретила в отражении собственный взгляд — слишком открытый и беззащитный для той, кто привык всегда держать эмоции под контролем.

Мокрые волосы тяжелым каскадом спадали на плечи, оставляя влажные следы на мягком хлопковом халате. Я затянула пояс потуже, будто эта нехитрая манипуляция могла вернуть утраченное самообладание.

Именно в этот момент раздался стук.

Не громкий, не настойчивый — два четких удара, прозвучавших с безупречной выверенностью выстрела. Я замерла, пальцы непроизвольно сжали край раковины.

— Обсудим завтрашние маршруты, — донеслось из-за двери.

Голос Кела звучал ровно, но в глубине тембра я уловила едва заметное напряжение — будто он произносил эти нейтральные слова сквозь стиснутые зубы.

Я медленно выпрямилась, ощущая, как капли воды скатываются по позвоночнику под ткань халата. В зеркале мое отражение казалось чужим: распаренная кожа, слишком яркий румянец на скулах, глаза, расширенные от адреналина, который продолжал циркулировать в крови после сегодняшнего вечера.

«Как только выключу все мысли… О тебе.»

Его последние слова все еще звенели в ушах.

Я сделала глубокий вдох, наполняя легкие прохладным воздухом кондиционированного номера, и задержала дыхание.

Раз.

Пальцы сами собой потянулись к воротнику халата, поправляя несуществующие складки.

Два.

Я провела языком по губам, внезапно осознав, как они пересохли.

Три.

Щелчок дверного замка прозвучал неестественно громко в тишине номера.

Я выглянула. Кел стоял в дверном проеме, залитый теплым желтым светом коридорных ламп. Официальный костюм сменился темной хлопковой футболкой, облегающей плечи, и легкой курткой-рубашкой из тонкой ткани, распахнутой настежь. Закатанные до локтей рукава обнажали сильные предплечья, где под бледной кожей четко проступали синеватые вены.

Но больше всего меня поразили его глаза.

Обычно холодные, сейчас они горели ровным, неугасимым пламенем. В этом взгляде читалось столько невысказанного — желание, сомнение, решимость, — что у меня перехватило дыхание.

— Косишь под местный стиль? — спросила я, опершись о дверной косяк и надеясь, что голос не выдаст внутренней дрожи.

Уголок его рта дернулся в знакомой полуулыбке — той самой, что обычно предвещала особенно язвительную реплику.

— Надо же сливаться с толпой.

— В моей комнате толпы нет, — парировала я, замечая, как его взгляд скользит по моей фигуре, задерживаясь на открытом вырезе халата. — И уже поздновато для рабочих обсуждений.

— Знаешь, я люблю работать в ночной тишине.

— А я — в одиночестве.

Я не пригласила его войти. Кел переступил порог сам.

Его движение было плавным, почти бесшумным, но в каждом мускуле чувствовалась сдерживаемая сила. Когда он проходил мимо, его плечо едва коснулось моего, и от