Принцесса крови - Сара Хоули

Я ахнула — и в одно мгновение поняла, к кому привёл меня Гектор.

Глава 28

Подменыши.

Вся эта охрана — потайные двери, завесы, караул — ради одной тайны. Ради детей двух домов, которые почему-то росли возле Дома Пустоты, а не исчезали в человеческом мире, похищенные и выменянные на младенцев.

Это были не заложники — они скрывались.

Младшая девочка захлопала в ладоши от восторга, когда Риа потушила дымящуюся куклу, и над лужицей на полу взметнулась радужная дуга. Магия Иллюзий. — Ещё! Ещё!

Уна улыбнулась:

— Только обязательно чтобы рядом был взрослый, когда вздумаете разжигать костры.

— Сегодня никаких костров, — сказала леди у книжных полок, неся стопку томов. — Время уроков.

Сильф за письменным столом тоже поднялся, весело улыбаясь на детское ворчание:

— С чтения или с медитации начнём?

Риа сморщила нос:

— Наверное, с чтения.

— А я принесу перекус, — отозвалась азраи, поднимаясь с дивана.

Уна кивнула прислуге и двинулась к нам:

— Пойдёмте, поговорим в тишине.

Мы перебрались в небольшую комнату-кабинет по соседству. Я опустилась на диван — в голове шумело от увиденного.

— Как? — спросила. — Зачем?

— Началось всё с Каллена, — ответил Гектор. Выглядел он мрачно; хоть Уна и села рядом, он мерил шагами комнату, как загнанный волк. — Почему и как началось — он расскажет сам. Но спасать тех, кого можно, мы начали более двух с половиной веков назад.

Века? Как они так долго избегали глаз?

— Мы учим их держать силу, — пояснила Уна. — Если ребёнок наполовину Пустота, его растят в доме, чтобы он прошёл испытания, и никто не понял, что он иной. Лишь бы ни при ком не проявлялась вторая половина магии — и тайна останется тайной.

— А если он не из Пустоты? — Риа явно родилась от Огня и Земли: на испытаниях не притворишься пустынником, когда от тебя требуют чары твоего дома.

— Зависит от родителей и от того, как ребёнок к нам попал, — сказала Уна. — У некоторых Низших акушерок существует сеть шептунов. Если родителям можно верить и, если они хотят сохранить ребёнка, мы помогаем им сдерживать магию, чтобы малыш рос при доме. Но путь рискованный: родители должны быть надёжны, дети — исключительны в самоконтроле. Малейшая ошибка — и младенца заберут, а родителей накажут за скрытую правду.

— Родители сами приводят их к вам? — Я снова поразилась. Это требовало согласия между Пустотой и другими домами — а фейри Мистея редко доверяли друг другу, не говоря уже о сотрудничестве.

— Иногда, — в лице Уны вспыхнула печаль. — А иногда родители в таком ужасе, что бросают младенцев, и мы находим их в коридорах. Или родителей убивают. Или они отдают дитя акушерке и велят больше никогда его не видеть.

Как же это мерзко.

— Что становится с теми, кого нельзя растить при доме?

— Они не проходят испытаний. Их отправляют в колонии изгнанных фейри. Они стареют и умирают, но хотя бы в Мистее, а не выменянными на человеческого младенца.

— Сколько их было? — прошептала я.

— Сорок шесть, — сказала Уна. — Меньше, чем хотелось бы. Каллен не всегда успевал разузнать или договориться с родителями.

Я прикусила губу, распираемая волнением. Сорок шесть фейри, спасённых от ссылки. Сорок шесть человеческих жизней тоже — младенцев, которых не отняли у матерей, не вырезали им языки и не загнали на службу. Пока блестящий двор Мистея год за годом плясал в своей жестокости, Гектор, Уна и Каллен тихо спасали жизни.

— Я не думала, что подменышей столько, — голос у меня охрип. Рождение у фейри редкость, а такое — ещё и преступление. Но оно всё равно случалось.

— Осрик мог писать любые законы, — сказал Гектор с тем же горьким лицом. — Но любовь не подчиняется законам. И наши меры против нежеланных беременностей не так действенны, как у людей — тем более без помощи Дома Крови. На каждого принятого нами ребёнка двоих отправляли прочь.

Каллен говорил, что сделал нечто, что может поставить Дом Пустоты на грань гибели; Гектор счёл это поначалу безрассудством, а потом принял. Теперь я видела: он не просто «принял». Он выстроил убежище, обучал детей держать силу, брал тех, кого мог, под покров Дома Пустоты, прекрасно понимая: стоит им однажды вспыхнуть не той магией на людях — и тайна всплывёт.

Двести пятьдесят лет… Но Гектор лишь четверть века как принц.

— Твой отец, принц Дрикс… он тоже был в этом? — спросила я.

Уна резко втянула воздух.

Гектор застыл. Вокруг его ботинок как звеми скрутились тени, поползли выше; когда он поднял взгляд, глаза были чернее ночи. В воздухе похолодало.

— Мой отец разорвал бы их на части голыми руками, — сказал он, отмеряя слова ножом. — Не то, чтобы у него нашлось время заметить, чем мы заняты. Он был слишком занят — запивая свои провалы и поколачивая мою мать.

— Ох, — вырвалось у меня почти всхлипом. — Прости. Я не знала.

По его рукавам побежала изморозь.

— Я не хочу говорить об этом после сегодняшнего дня.

Я вздрогнула от гнева в его голосе:

— Конечно. Обещаю никому не рассказывать о детях…

Уна сжала мою ладонь и покачала головой:

— Речь не о них.

Сбитая с толку, я осеклась.

Гектор снова заходил по комнате; тени следовали, как след кровавой воды.

— Много лет назад Каллен привёл сюда леди из Иллюзий рожать, — произнёс он, глядя в дверь. — Такова была частая сделка: безопасные роды, новая жизнь для ребёнка — и взамен матери становились его осведомительницами. Часто они и других беременных направляли к нам — отчаявшихся, не сумевших или не пожелавших прервать беременность.

Он вдруг ударил кулаком в дверь — я вздрогнула.

— Чёрт, — огрызнулся. — Ненавижу это.

— Не надо, — мягко сказала Уна. — Я расскажу.

— Нет. Каллен прав. — Он метнул в меня прищуренный, тёмный взгляд: — Ты хочешь доказательств, что я действительно берегу тех, кого никто не бережёт. Я не стану писать тебе трактаты. Я вырежу сердце и покажу. Понимаешь?

Я — нет. Но кивнула: горло сдавило предчувствием.

— Та леди привела с собой служанку. Азраи по имени Элуна, — каждое слово далось ему с трудом. — Она была умна, нежна и красива, как зимняя ночь. У неё были невероятные глаза — чёрные, бездонные, будто видели всё; а когда она смеялась, в них вспыхивало сияние, словно северное.

Меня озарило. Эта Низшая из Иллюзий… значила для Гектора слишком много.

— Она была… хорошей, — он криво усмехнулся, и от этого кривого изгиба губ стало больней. —