Принцесса крови - Сара Хоули
То, как он говорил о ней… боги. Хоть эта история и закончилась много лет назад, страх поднимался волной.
Глаза Уны заблестели, на тёмных ресницах подкатили слёзы. Она знала финал — и всё равно боялась его услышать.
— Леди из Иллюзий ушла и сделала вид, будто ничего не было, — сказал Гектор, — а Элуна возвращалась снова и снова. Она хотела помогать учить детей. У неё не было магии Благородных, но она читала им вслух. А я…
Он оборвался на хриплом звуке, рывком подошёл к книжному стеллажу и выхватил наугад том, словно ему требовалось что-то ухватить, на что-то смотреть, пока он говорит это.
— Я любил её, — выдавил он, пальцы побелели от давления на обложку. — Как не любил никогда и не полюблю уже.
Сердце у меня сжалось. Этот суровый, резкий, всегда на взводе принц любил служанку. И не любую — из самого дома короля.
— Мы прожили вместе пятьдесят лет, — сказал он, уставившись в книгу. — Пятьдесят лет, страшных ровно настолько же, насколько прекрасных, потому что эта любовь, что мы нашли, — нечто… нечто божественное, выше богов и магии, выше всего, во что я вообще умел верить, — о ней никто и никогда не должен был узнать.
Уна уже плакала беззвучно, слёзы катились по щекам.
Мне тоже защипало глаза.
— Ты не мог… — Я прочистила горло. — Не мог провести её в Дом Пустоты, как вы проводите подменышей?
Он качнул головой:
— Нельзя по виду понять, к какому дому относится Благородный фейри. Но у Элуны были эти глаза… и радуги… — Голос сорвался, он зло выругался и начал заново: — Радуги следовали за каждым её шагом, и скрыть их она не могла. Мой отец мог быть слеп от пьянства и ненависти, но что азраи Иллюзии поселилась в доме, он бы заметил — или кто-нибудь донёс бы. К тому же она хотела остаться. Быть помощью для фейри Иллюзий, кому требовалась помощь. — Он глянул на книгу и резко задвинул её обратно. — Разговор об этом заставляет меня всё ломать, — процедил он.
— Так ломай, — сказала Уна.
Он покачал головой:
— Я и так подал тебе достаточно дурных примеров.
Она огляделась, поднялась, подошла к письменному столу, где в ряд стояли вазы с засушенными чертополохами. Порылась в бумагах и перьях, взяла пресс-папье из завораживающего чёрного стекла.
— Вот, — протянула Гектору.
Он фыркнул, но принял.
— Всегда поощряешь насилие. Вот к чему приводит воспитание мной, — буркнул он.
Потому что их отец, принц Дрикс, был убит. А где была мать Уны? Была ли она жива? Я поняла, что никогда о ней не слышала. Как и о матери Каллена с Гектором. Если Дрикс поднимал руку… Осколки, вдруг обе уже мертвы?
Гектор закрыл глаза.
— Сядь. Я закончу.
Уна похлопала его по рукаву и вернулась на диван.
Гектор прислонился к шкафу, скрестил руки, и пресс-папье звонко постукивало о бицепс.
— Догадываешься, чем кончилось, — сказал он. — Мы были осторожны пятьдесят лет, но непогрешимых нет: она забеременела. Мы боялись — и в то же время… радовались. Мы давно спасали чужих детей, и это был не первый младенец наполовину из Низших. — Он покачал головой. — И как-то она научила меня верить, что хорошее может и правда случаться.
Ребёнок от Благородного Пустоты и азраи Иллюзий. Я попыталась представить. Азраи — тонкие, высокие, грациозные, с удлинёнными пальцами и узкими лицами; в них всегда звучала стихия. Синие волосы Элоди вечно текли, будто под водой, у азраи Огня по коже потрескивали искры… а за Элуной шли радуги.
— Что вы собирались делать? — спросила я. — Такой ребёнок вряд ли бы выглядел чисто Благородным или чисто Низшим.
— Вот здесь ты ошибаешься, — сказал он. — В таких союзах ребёнок чаще всего берёт ярко одну сторону. Мы договорились: если она будет в меня и сможет сойти за Благородную — войдёт в Дом Пустоты. Если в Элуну — вырастет при Иллюзиях.
Она. У Гектора была дочь.
Он вздохнул, глядя на пресс-папье:
— Она родилась летом, ночью — заорала так, будто собиралась разнести весь город. — Он улыбнулся — и это была первая трещина в маске боли со времени нашего прихода. — Лицом она пошла в Элуну, но сложена была как фейри, и стоило мне почувствовать её силу, я понял: будет фейри Пустоты, как я.
История завораживала, хотя под ней шевелилась холодная ужасная тень. Счастливого конца у Гектора, Элуны и их ребёнка не было.
— Элунe было тяжело, — продолжил он. — Нельзя растить дочь в своих покоях. Мне — тоже. Но она часто приходила сюда. И однажды, когда уходила, я проводил её… и нас увидел слуга.
Уна смахнула новые слёзы. Гектор взглянул на неё — и у него тоже заблестели глаза.
— Слуга сказал моему отцу, что я, похоже, воспылал к азраи из Иллюзий. И Дрикс, очнувшись от пьянства, решил, что мне надо преподать урок.
— Какой урок? — прошептала я, заранее страшась.
— Что попытки менять мир всегда обречены, — он сжал грузик, потом перебросил из руки в руку. — После восстания, после того как он потерял первую наложницу и всех детей, Дрикс решил, что не верит ни в любовь, ни в мечты. — Голос стал тише, но режущим не меньше: — И всякий раз, как что-то могло заставить его снова чувствовать, он обхватывал это горло — и душил. Сначала следующую наложницу, мою мать. А окончил…
Он поймал пресс-папье взглядом — и вдруг метнул. Оно с хрустом врезалось в бутылки на столе, я дёрнулась от звона стекла и осыпавшихся стеблей чертополоха.
— Он приказал мне убить её, — сказал Гектор, будто из последних сил сдерживая порыв разнести здесь всё. — Я отказался. Тогда он заковал меня в железо… и собственными руками задушил её у меня на глазах.
Ужас вздулся, липкий, как деготь, прильнул к нутру.
— Мне очень жаль, — прошептала я.
Глаза Гектора сверкали скорбью и такой бешеной ненавистью, какой я ещё не видела.
— Дрикс не желал «загрязнять чистоту дома». Ему было мало того, чтобы тело Элуны лежало в нашей земле или ушло в пустоту. Он велел тому же слуге, что предал её, бросить её Тварям — чтобы уничтожить улики. Но по дороге их заметили, и когда до короля дошло, что Дом Пустоты избавляется от трупа азраи
