Принцесса крови - Сара Хоули
И глядя на него, на Уну, на место, которое он с Калленом создали для самых уязвимых… я поверила.
Глава 29
После разговора с Гектором мне до отчаяния хотелось увидеться с Калленом. Я послала записку: вместо спарринга — шпионить вместе. Он ответил, что слышал слух: по ночам в гроте для государственных обедов идут работы, и ему нужно понять, что замышляет Имоджен.
Я надеялась поговорить о подменышах, но стоило нам спуститься в катакомбы, как он сразу ушёл в военные темы: как Огнь и Пустота тренируются вместе, какие молодые фейри подают наибольшие надежды — Эдрик, говорят, впечатлил всех настолько, что получил командование эскадроном, — и кто из моих новеньких в Доме Крови способен встать в строй нашей объединённой армии. Он редко был столь разговорчив, и я подумала, не нервничает ли он из-за беседы, которой нам неизбежно предстоит.
— Иллюзии тоже тренируют войска, — сказал Каллен, пока мы шли рядом. — Имоджен велела Ульрику подтянуть их до стандарта. Слышал, он привлёк Торина консультантом.
Я поморщилась:
— Ничего хорошего. Разве он не курирует Солнечных Солдат?
— Да, но за месяц не перекроешь столетия благодушного запущения. К тому же Торин специалист по тому, в чём сильны Солнечные Солдаты: засады и точечные удары. Он сделает войска Иллюзий крепче и дисциплинированнее, но в строевом сражении он не мастер.
Коридор сузился, пол пошёл буграми. Я упёрлась ладонью во влажную стену, ступая осторожно.
— Свет тоже начал тренировки? — спросила я.
Он глянул на меня с иронией:
— Они их и не прекращали.
— Я боюсь, что Гвенейра теряет позиции в Доме Света, — призналась я. — Лара говорит, они чуть не отравили её во второй раз. Мы выяснили: яд парализует сердце и лёгкие. Действует медленно, но как только начинаются первые симптомы — редкий пульс, затруднённое дыхание — через полчаса наступает смерть.
Плечо Каллена задело моё — проход так сузился, что нас буквально прижало друг к другу.
— Она не победит, — произнёс он без обиняков. — Мысль была хорошая, но ей верна лишь треть дома, а Аккорд кончается чуть больше, чем через две недели. Это вопрос времени, когда очередная попытка удастся.
Я успела привязаться к Гвенейре. А ещё важнее — Лара её любила, несмотря на поддержку Друстана. Я редко видела Лару такой живой, как когда она пересказывала книги Гвенейры, её находки или их разговоры на приёмах.
Я нахмурилась — закралось подозрение. Лара слишком часто говорила о Гвенейре.
Носок моего сапога зацепился за кривую плиту. Я клюнула вперёд — и в ту же секунду рука Каллена обвила мою талию, рывком притянув к его груди. Потребовалось несколько мгновений, чтобы снова встать крепко.
— В порядке? — шепнул он.
Я была прижата к нему так близко, что чувствовала, как поднимается и опадает его грудь. Я сжала пальцами предплечье, запиравшее меня в стальном кольце, затем кивнула:
— Да. Спасибо.
Отпускать его руку не хотелось. Он тоже не двигался.
Секунды тянулись, и молчание тяжело налегло на нас. Я слишком остро чувствовала плоть под пальцами — и тонкий, дурманящий запах, прилипший к нему.
С ним было слишком хорошо.
Он резко отпустил меня:
— Смотри под ноги. Впереди тоже неровно.
А ведь он видит в темноте. Мой мир ограничивался мутным кругом света от ключа, а он мог смотреть прямо в кромешную черноту катакомб.
Я воспользовалась коварным полом как предлогом уткнуться взглядом вниз — вдруг щёки вспыхнули.
— Насчёт грота, — выговорила я, меняя тему с изяществом моего шага. — Думаешь, Имоджен затеяла что-то мерзкое? Может, просто украшает под свой вкус.
Каллен не выглядел смущённым из-за только что случившейся сцены — впрочем, его вообще редко что смущало.
— Я как раз и боюсь её «вкуса», — сказал он, легко подстраиваясь под мой шаг, будто ничего и не было.
— Она любит розовое.
— Лишь бы к нему не прилагалось кипящее масло.
Я вскинула взгляд. Свет ключа заскользил по его лицу, высветил скулу и острый излом челюсти. Не поймёшь, шутит ли — с Калленом это всегда сложно.
— Кипящее масло? — уточнила я.
— Старый приём обороны. Фронтальный штурм срывается, когда сверху начинает изливаться такое. — Он чуть повернул ко мне голову, и свет поймал остальное — и меня опять пронзила мысль, какой же он красив. Чертёж лица строг и почти суров, а глаза… в них можно утонуть.
Хватит, одёрнула я себя. Перестань так думать.
— Люди так не делают? — спросил он.
— Что именно? — я потеряла нить.
— Масло. Слышал, в осаждённых замках так и поступали.
Он говорил об убийствах, а я разглядывала, как сияют у него глаза. Прекрасно, Кенна.
— Я жила не в замке, — заставила я себя сосредоточиться. — В хибаре с одной комнатой. Торговала торфяными брикетами и болотным хламом.
Как ни горьки слова, тоска по тому месту всё равно кольнула. Я видела его ясно: связки трав под балками, иссечённый стол, солнечный зайчик в кривом стекле.
— Расскажешь мне? — тихо спросил он. — Откуда ты. По чему тоскуешь.
Вопрос был печальный, и я удивилась смене настроения — вдруг то был мост к разговору, который мы оба понимали: нечто за уязвимость, нечто за тайну.
— В моей деревне меня не любили, — сказала я. — Место нередко было злое. Люди узкие — девчонка в штанах им была поперёк горла; благочестивые — больше любили далёких фейри, чем соседей. Жили мы от трапезы до трапезы, и одной дурной жатвы или одной лихорадки хватало, чтобы нас добить.
Я начала не с того конца. Он спросил, по чему я скучаю, а я перечисляла, что не люблю. Но ведь можно ненавидеть и любить одно и то же место. Наверное, это и требуется от земли, на которой мы выросли. Нужно уметь показать на карту и сказать: «Вот где я была», — чтобы объяснить самой себе, почему место, где я сейчас, — лучше.
— Но там было красиво, по-своему, грубовато, — продолжила я. — Всё чуть кривое: дома, прилавки на рынке, трубы. Будто великан поднял город и слишком резко шлёпнул обратно. — Я улыбнулась, вспомнив
