Все потерянные дочери - Паула Гальего

Он умеет пользоваться своей силой. Несмотря на то, что он думает о ней, о том, что значит использовать магию, он способен применять её как оружие.

Моя собственная магия покалывает кончики пальцев в ответ на сырую и необузданную силу, исходящую от Леона.

— Пора возвращаться домой, Лира.

То, как он меня называет, открывает трещину в моей груди, рану, которая, возможно, никогда не затянется полностью: уверенность в том, что я была кем-то другим дольше, чем самой собой, и что, возможно, я никогда не узнаю, сколько во мне на самом деле принадлежит Лире.

Но любовь, которую чувствуют ко мне друзья, и любовь, которую чувствую я к моему капитану, — мои, только мои.

— Я же сказала тебе, Леон, я не вернусь.

Кириан замечает, как я его называю. — Кто это, Одетт? — спрашивает он напряженным голосом.

Его имя на моих губах — это веревка, за которую я держусь на краю пропасти. Я понимаю, о чем он, должно быть, думает.

Леон мог бы быть жестоким, мог бы поиграть с ним, но он лишь смотрит. В его уклонении нет насмешки, ничего, кроме холодного безразличия солдата, выполняющего приказ. Пальцы Леона шевелятся медленно, как у воина, поудобнее перехватывающего оружие перед новой атакой. И Кириан встает между этим солдатом и его приказами.

— Леон, — я привлекаю его внимание, понимая, что мне невыгодно, чтобы он так сосредотачивался на Кириане. — Ты тоже используешь свою силу. Ты тоже знаешь, что магия — это не зло.

Он кривится. — Нет, это зло, и я расплачусь за то, что использую её, — отвечает он. — Я уже начал расплачиваться.

Он снова смотрит на Кириана.

— Леон, — настаиваю я, и сердце сжимается в кулак. — Чего ты хочешь?

— Мы хотим, чтобы ты вернулась, — говорит он мне, немного смягчая тон. — Ты немного сбилась с пути, но еще не поздно найти дорогу. Я помогу тебе; мы все поможем. Они знают, как ты ценна, какую силу ты продемонстрировала… и хотят вернуть тебя.

Они хотят мою силу. А не меня. Я не понимаю, почему их планы изменились, что заставляет их хотеть видеть меня живой. То, что я знаю? То, кем я стала для Волков? Разумнее всего было бы убить нас обеих, Еву и меня.

— Почему тебе не приказали убить меня? — спрашиваю я. — Одетт… — шепчет Кириан, не веря своим ушам. — Потому что они не монстры, — отвечает он почти с обидой. — Потому что они хотят тебе помочь.

Он верит в это по-настоящему. Я чувствую рывок в груди.

— Закрой свой рот, — рявкает на него Кириан. — И отойди от неё.

Мягкое и слегка измученное выражение лица Леона становится суровым, когда он смотрит на него, приковав взгляд к лезвию его меча, к крови, забрызгавшей его форму. Я чувствую магию, пульсирующую в воздухе, и гадаю, кто из двоих окажется быстрее. Он или я.

— Зачем вам помогать мне, если я вас предала?

Леон чувствует колебание в моем голосе; ему кажется, он видит его в моем выражении лица. Кириан тоже.

— Одетт, нет.

Глаза Кириана, две синие бездны, глубокие и непостижимые, впиваются в меня с силой. Они словно говорят мне: «не делай этого», а еще: «почему?».

Я стараюсь не смотреть на него и поворачиваюсь к Леону. Его лицо быстро меняется. Всего за одно моргание у него снова глаза карие, как осень, загорелая кожа, волосы куда более темного русого оттенка. Мой Леон. Это Леон из Ордена, и я дышу чуть спокойнее. Если он захочет ранить Кириана сейчас, ему придется сначала трансформироваться.

— Мы все заслуживаем второго шанса.

Я знаю, что он выбрал это лицо нарочно. Интересно, чувствует ли он себя уютнее в этой маске, ощущает ли её такой же своей, как я ощущала облик Лиры, или сделал это только ради меня и ради тех призраков, что много лет назад были такими близкими друзьями.

— Что я выиграю?

Леон щурит глаза. — Всё, — отвечает он. — Ты вернешь свою жизнь.

Вопрос вертится у меня на языке, но я его не задаю. Не спрашиваю, какую жизнь он имеет в виду. Элиан умер, Алекс ушел, а он сам носит теперь маску, настолько хорошую, что я не узнавала его почти до самого конца. Полагаю, нет нужды говорить, но я также получу возможность искупить вину, вымолить прощение за свою магию — за ту, с которой родилась, и за ту, другую, которую… обрела. Я почти чувствую, как черные браслеты покалывают кожу.

— Алекс ждет тебя.

У меня останавливается сердце. — Ты лжешь.

Леон качает головой. — Алекс закончил свою миссию и вернулся к нам. Ты сможешь увидеть его снова. — Он слегка склоняет голову набок. — Это ведь то, чего ты хотела, верно? Разве не ради этого ты была готова обречь себя? Теперь у тебя есть возможность вернуться к нему, не нарушая ни обещаний, ни долга.

Я застываю, парализованная болезненным воспоминанием. Было время, много лун назад, когда я была готова пожертвовать всем, ради чего сражалась. Алекс обещал мне, что сбежит из Ордена вместе со мной, но некоторые мечты прокляты, и в конце концов никто из нас не избежал тени, отбрасываемой крыльями Воронов. Леон знает это. Он понимает, как много значил для меня Алекс.

Движение слева заставляет меня перевести взгляд. Кириан смотрит на меня с серьезностью, готовый в едином порыве броситься ко мне. Вероятно, он этого не делает, потому что не знает, что делать потом. Он не может это остановить и начинает это осознавать.

— Одетт… — шепчет он, когда я перестаю на него смотреть.

Я больше не оборачиваюсь. — Алекс на Острове Воронов? — Он при дворе Сирии, — отвечает он, — и именно туда мы направляемся.

— Сирия? — переспрашиваю я и вспоминаю тот разговор за темной деревней в Сулеги. Леон уже говорил мне это. Каким-то образом он хотел, чтобы перед смертью я знала, где он. Даже сейчас я не могу не думать, что надежда еще есть, что я всё еще могу спасти Леона.

— Одетт. — На этот раз тон Кириана более настойчив, голос суровее.

Я смотрю на него лишь раз. Леон, должно быть, видит, что я сомневаюсь.

— Всё, что я делала до сих пор… — Стерто, — отвечает Леон. — Тебя хотят вернуть. Бреннан хочет, чтобы ты вернулась. Орден… Все Вороны.

Бреннан. Холодок бежит по спине. Я вспоминаю разговор с Евой не так давно. Она сказала мне, что боялась своей наставницы, Алии, но также любила её. Любила так, как не следует любить никого, потому что это было единственное, за что