Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП) - Райли Хейзел

— Я здесь, Ньют, — говорю ему. — Это Хейвен. Твоя занудная младшая сестрёнка.

Ладонь Ньюта едва шевелится под моей. И вдруг вся боль, что застряла у меня в груди с той секунды, как я увидела, как он падает без сознания у выхода из лабиринта, исчезает.

— Я должна радоваться, потому что он проснулся. А что будет потом — я справлюсь. — Я не хотела произносить это вслух.

Арес легонько стукается плечом о моё.

— Мы справимся. Все вместе.

Это и есть та капля, что переливает чашу. Я моргаю — и слёзы хлынули по щекам, празднуя победу после месяцев осады.

— Я же хотел как лучше… — оправдывается Арес, растерянный.

У меня вырывается смешок — и за ним неловкий всхлип.

— Я плачу именно потому, что ты сказал что-то хорошее, Арес. Спасибо.

Его пальцы выскальзывают из моих только затем, чтобы обнять меня за плечи и прижать к своей груди. Я кладу голову туда, где бьётся его сердце, — оно несётся.

— Я доводил до слёз много девушек, но никогда — потому что сказал им что-то хорошее.

— Верю.

Он хихикает и обнимает сильнее. Я чувствую его подбородок у себя на макушке и его дыхание в моих волосах.

— Мне тяжело здесь, если честно. В больнице. Я ненавижу больницы. И это не странно — вряд ли они кому-то нравятся. Но у меня от них панические атаки. Как и от сирен скорых.

Я поднимаю голову, чтобы посмотреть на него, но он уходит от взгляда.

— Тогда зачем ты здесь? Арес, можешь идти, правда. Я не знала, что…

Он сразу меня пресекает:

— Я здесь из-за тебя. Дай мне сделать хоть что-то хорошее после всех своих косяков.

— Ты и так много сделал, Кейден.

Я чувствую, как он напрягается, и тут же жалею, что назвала его вторым именем. Вдруг ему неприятно.

— Мне нравится, как ты его произносишь. Меня так никто не зовёт. Даже братья. Единственный раз я слышал его от матери — и она не вкладывала в это ту мягкость, что у тебя.

Одной рукой я глажу тыльную сторону ладони Ньюта, другой — колено Ареса. Моя реальность отбивается пиканьем аппаратов и ускоренными ударами его сердца.

— Больницы я боюсь с тех пор, как лежал в одной сам. В одиннадцать, — шепчет Арес, хрипло, ломко. — В отделении интенсивной терапии. В медикаментозной коме.

Я беру его лицо ладонями и заставляю посмотреть на меня:

— Арес, ты не обязан это рассказывать. Пожалуйста, остановись, я не хочу, чтобы ты…

Он не слушает и продолжает:

— Моя мать… — запинается. — Моя мать пыталась меня утопить в море. Плавать она меня не учила. Мы были только вдвоём. Она — торчок алкоголик, а я — плод перепихона ради пары граммов. Она меня никогда не хотела. И вот, после одиннадцати лет побоев и равнодушия, она повезла меня на пустынный пляж, ранним утром. И попыталась утопить. У меня оказались хорошие лёгкие. Но врачи всё равно ввели меня в медикаментозную кому, чтобы я не мучился — думали, не выкарабкаюсь. А я проснулся через три месяца. На восстановление ушло два года, после — попал в приют. Дальше ты знаешь: странные люди с манией на греческую мифологию и всё такое.

Мне нечего сказать. И в то же время сходятся недостающие куски. Те разы, когда он говорил, что не выносит запаха соли или хлорки. Не хватает ещё одного ответа.

— Почему тебе нравятся грозы?

Уголок его губ чуть взлетает:

— Потому что в то утро, когда она держала меня за шею, с головой под водой, было прекрасное солнце и ни ветерка. Абсолютный покой. И я слышал её слова. Слышал: «Ты это заслужил», «Перестань дёргаться, сам хотел!». Если бы была хорошая гроза, гром заглушил бы её голос. И сейчас я бы его не слышал в голове.

Мои слёзы теперь — от чистой боли. Прежний ужас вернулся, но не из-за брата — из-за рассказа, который я только что услышала. Похоже, у Лайвли есть одно общее: родители, которые их не хотели.

Я начинаю думать, что мне повезло. Деньги у нас не водились никогда, но у меня хотя бы был отец, который меня любил.

Мы с Аресом встречаемся глазами — и плачем оба. Я едва справляюсь со всхлипами, а он — без звука. Эта тишина, в которой он показывает свою боль, режет сильнее, чем любые слова.

— Не плачь из-за меня, Хейвен Коэн, — мягко журит он. Шмыгает носом. — Ты уродлива, когда плачешь.

Я пропускаю мимо ушей эту гадость — знаю, он просто пытается отвлечь.

— Я рада, что ты жив, Арес.

Он опускает голову, я поднимаю её ладонями. Провожу по его лицу и стираю каждую слезу с бледной гладкой кожи.

— Кто бы мог подумать, что в итоге я не такой уж и мудак. У меня просто mommy issues. Может, мне и правда стоит переключиться на сорокалетних…

— Зачем ты пытаешься разрядить разговор фигнёй?

Он отшатывается, будто от пощёчины. Кадык дёргается вниз:

— Потому что, когда я говорю о своих проблемах, чувствую, что становлюсь грузом для других. Так что я предпочитаю уводить беседу в сторону и освобождать людей от тяжести под названием «я». Меня этому всю жизнь учили.

— Арес… — начинаю, но он поднимает ладонь, и я замолкаю. Кажется, этот короткий рассказ — всё, что мне положено знать. Я не героиня его истории. Не мне слышать остальное. Я — друг. А остальное он скажет тому, кто появится позже, тому, кому он действительно захочет открыться.

— Я выжил — наперекор прогнозам, — продолжает Арес. Он звучит спокойнее. — И Ньют выживет тоже. Поняла?

Я киваю.

— Скажи это вслух, Коэн. Слова делают вещи реальными.

— Ньют тоже выживет.

Арес шлёпает меня по щеке кончиками пальцев:

— Отлично. Я ещё не закончил досаждать твоему брату. Ему обязательно нужно прийти в себя.

По инерции я улыбаюсь, но смесь усталости и смешка почти сразу гаснет. Внутри меня расправляет плечи и отталкивает всё остальное новая эмоция.

Злость. Жажда мести. Жажда правды. Жажда заставить заплатить того, кто это допустил.

Я поеду в Сент-Люцифер. В приют Хайдеса.

Я не могу остановить его от расследования — чтобы «защитить», как делает Аполлон. Значит, остаётся только поехать вместе и не спускать с него глаз.

Глава 44. БЫЛО ОЧАРОВАТЕЛЬНО ВСТРЕТИТЬСЯ С ТОБОЙ

Уран и Гея, боги неба и земли, породили Мнемосину, одну из титанид. Мать Муз — вдохновительниц искусств и наук — была воплощением памяти. Часто с ними связывали музыканта и поэта Орфея: говорили, что его музыка способна пробуждать воспоминания и влиять на память.

Мы добираемся до Вашингтона примерно за шесть часов, задержанные небольшой пробкой сразу за Йелем. Лайвли арендовали минивэн. Чтобы не привлекать лишнего внимания, в приют поехали не все: я, Хайдес, Гермес, Зевс, Афина и…

— Я нашёл тест в интернете, который говорит, каким месяцем года ты являешься, — врывается голос Лиама, склонившегося над экраном телефона. — Я — май. Хотите тоже пройти?

— Прекрати, или я выкину твой телефон в окно, — угрожает Афина.

Лиам блокирует экран. Герм справа хлопает его по спине — неуклюжая попытка утешить. Он и сам знает, что иногда Лиама не защитишь.

Хайдес за рулём. С тех пор как мы выехали, он не произнёс ни слова — и я понимаю почему. Мне не хочется его допрашивать — и потому, что ему нужно пространство, и потому, что отвлекать водителя лишними мыслями не стоит.

Я снова утыкаюсь в телефон и вздыхаю.

— Сколько раз ты ещё пересмотришь это видео? — окликает Хайдес.

Замираю, почти пугаюсь. Не ожидала, что он заговорит. И не думала, что он заметил, как я по кругу смотрю ролик из приюта, тот, что украл Арес, — снова и снова.

— Он не изменится от того, что ты пялишься на него с этой смешной физиономией, — продолжает Хайдес, перекатывая рулём ладонью.

Отвожу взгляд.

— Смешной? Это моё «сердитое» лицо.

Он едва улыбается:

— Ничего угрожающего.

Я прикусываю губу, чтобы не улыбнуться в ответ. И когда видео заканчивается на кадре с моей одинокой фигурой, от раздражения кидаю телефон на торпедо и позволяю ему соскользнуть к ногам.