Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП) - Райли Хейзел

Афродита пробует вклиниться со своей вечной «мир-дружба». Хайдес гасит её одним движением пальца:

— Она не обязана страдать дальше. Выкладывай нам, блядь, объяснения. Сейчас же.

Кадык Аполлона заметно опускается. Присматриваюсь — белый, как привидение. Наливает воды — ему можно, у него бокалы ещё есть, — и осушает в пару глотков. Потом доливает ещё.

Я стучу кулаком по столешнице:

— Ты вообще собираешься говорить, или…

Аполлон ставит бокал:

— Я не сразу понял, что это была ты, — начинает он.

Пока Хейвен разворачивается к нему всем телом, готовая слушать, мой мозг отвлекается. Я оглядываю её с головы до ног. Точнее — до линии стола. Ровно до попы. В профиль она…

В меня врезается волна воды. Я моргаю — сначала растерянно, потом в ярости. У Хайдеса в руке бокал Аполлона; он успел наполнить его и вылить на меня.

— Перестань пялиться ей на задницу, — рычит.

Я провожу тыльной стороной ладони по лицу:

— Так заметно было? — искренне интересуюсь. Технику стоит подтянуть.

— Да, — хором отвечают Зевс, Гера, Афина, Гермес и Аполлон.

Я сползаю пониже на стуле, скрещиваю руки. Убедившись, что я угомонился, Аполлон откашливается и продолжает:

— Я говорил: не сразу понял, что это ты. Когда мы познакомились, я не связал тебя с той единственной девочкой в приюте, с которой мне вообще хотелось общаться.

Лицо Коэн на миг смягчается:

— И когда ты понял?

Кронос молча наслаждается представлением — с мерзкой улыбочкой человека, уверенного, что держит мир на ниточках. В чём-то он прав. Он дёргает за нитки. И у всего этого есть цель: помирить Аполлона и Хейвен. Потому что она — его Артемида, а Кронос сильнее всего хочет свести своих мифологических «близнецов».

— В Ночь светлячков, — шепчет Аполлон, возвращая меня в реальность.

— Это что? — интересуется Посейдон.

— Йельская традиция, — объясняет Хейвен, не отрывая глаз от Аполлона. А Хайдес — не отрывает их от неё, и с каждой минутой он всё напряжённее. — В саду вешают гирлянды, и каждый студент прикрепляет записку с желанием.

— Я не стоял рядом, когда ты писала своё, — продолжает Аполлон. Снова проводит ладонями по волосам. — Но, когда ты ушла с Хайдесом, я подошёл посмотреть. И увидел рисунок стакана… Тогда я и задумался, — признаётся. — Спросил у Хайдеса. Он рассказал про твою «жизненную метафору» — стакан наполовину пуст/полон. Подозрения выросли, и в итоге я спросил Кроноса. Он подтвердил.

— Прошёл почти месяц, — отчётливо проговаривает Хейвен. — И ни разу за всё это время тебе не пришло в голову рассказать мне? Серьёзно? Почему?

Аполлон теряет терпение. Шлёпает ладонями по бокам и рычит:

— Ты понимаешь, что, сказав про нас, я бы раскрыл тебе, что ты — удочерённая? Это было не моё дело. Ты должна была узнать это от отца и брата, а не от меня.

— От того самого брата, которого ты обманом засунул в лабиринт, чтобы убрать с дороги? — уточняю я, смакуя драму. — И каков был план? Он должен был передать новости с доски Уиджи из царства мёртвых?

Хейвен дёргается, ей больно. Возможно, я переборщил. Но она не подхватывает и возвращается к главному.

— Ты мог сказать уже после, когда я узнала, что меня удочерили.

Аполлон мотает головой:

— Ты и так была на грани. Я не хотел добивать.

Никто не находит, что вставить; и не факт, что мы вообще имеем право вставлять. С одной стороны, в его логике есть правда. С другой — я скорее на стороне Хейвен. К чёрту протоколы «кто должен сообщать». Я бы сказал.

И в этой тишине Аполлон добавляет ещё важные для Хейвен слова:

— Я рад, что ты сохранила мой совет так надолго. Что ты никогда не зацикливалась на том, сколько у тебя есть и сколько не хватает.

Коэн оседает. Не только эмоционально, но и физически. На миг меня тянет рвануть вперёд и подхватить её. Но это не моя роль. Этим займётся наш герой Хайдес Лайвли — с вторым именем, которое звучит, как редкий подвид вымирающей обезьяны.

Хейвен прячется в его руках, её тело мелко трясёт. Она плачет. И мы все понимаем: это не те же слёзы, что текли из-за Ньюта. Это слёзы радости. Радости с привкусом горечи. Хайдес гладит её по спине, и она чуть отводит его руку только затем, чтобы снова посмотреть на Аполлона.

Выходит, я ошибся насчёт визуального контакта. Похоже, Аполлон стесняется только её. Да у него банально влюблённость — очевидно же. Такая платоническая петрушка, от которой у меня всегда мурашки — в худшем смысле.

— Мне жаль. За всё, — шепчет Аполлон. — Когда сможешь — поговорим.

— Скажи одно: сколько мы были в приюте вместе? — спрашивает она. — Там были только мы двое?

— Мы все были одиноки, — вмешивается Афина. — Кроме Герма и Афродиты — они кровные близнецы. И, видимо, вы с Аполлоном. Просто тебя не усыновили наши родители.

Аполлон кивает:

— Не помню точный срок, Хейвен. Но ты была с нами недолго. Ты пришла, когда я уже там был. А ушла…

— Около четырёх месяцев, — подсказывает Кронос. Он такой счастливый и беззаботный, что меня слепит злость. Я бы с радостью придушил его прямо сейчас, если бы не было куда веселей привязать где-нибудь и мучить ежедневно, пока не взмолится о смерти.

— Мало, — комментирует Лиам, и, к несчастью, теперь он перестал есть и начал говорить. — И вы настолько близки?

— В отличие от Хейвен, я отлично помню годы в приюте. Мне нравилось быть одному. Я даже во двор не выходил. В столовую отказывался ходить — мне носили еду в комнату. Где я был категорически один, — говорит он и пытается держаться ровно, как всегда, но в его хрипе слышится укол эмоции. — Хейвен была моим первым другом. Я был только с ней. Она часто приходила ко мне, но я видел, как она смотрит в окно — туда. Поэтому я начал понемногу выходить в сад. Только чтобы ей было хорошо. А потом…

— Её забрали, — подытоживает Кронос. Похоже, усыновление Хейвен он пережил так, что до сих пор кипит, стоит лишь намекнуть: — Её отец и та, что была её мать, вместе с Ньютом.

Хейвен тяжело. Это видят все. Хайдес всё ещё держит её, и Кроносу это не нравится. В конце концов, сестру так не обнимают.

— Почему ты не согласился сказать сам, без этого видео? — наконец давит Хейвен. Ещё минуту назад она была потрясена, а теперь — злится. — Из-за тебя я упустила возможность закрыть ещё пятьсот тысяч долга.

Аполлон суёт руки в карманы и пожимает плечами. Вдруг снова мальчишка из ролика:

— Я боялся твоей реакции. Не хотел, чтобы ты разозлилась или подумала, что я тебя обманывал.

— Но ты обманул, по факту, — напоминаю я. — Воспользовался её паникой и тем, что она не могла к нам добраться, чтобы перекроить её слова и отправить брата в лабиринт.

Его зелёные глаза вспыхивают. Он так хочет врезать мне, что это прямо-таки развлечение.

— Тебе, насколько помню, мой выбор был весьма по душе.

— Доказательства? — дразнюсь.

Хейвен кусает губу — наверное, чтобы не высказать мне всё, что думает. Здесь все знают, насколько я тогда радовался.

— Хорошо, что усыновлял тебя не я, — неожиданно «по-доброму» роняет Кронос Лайвли, чем шокирует зал. — Ты, должно быть, свёл моего брата с ума. Как он?

Я на секунду задумываюсь. Можно ли ответить и заодно его оскорбить? Есть у меня такая фраза?

Меня опережает локоть Зевса:

— Помни, о чём мы говорили с Хейвен, — едва слышно шепчет он.

Верно. Хейвен. Саркофаг. Лабиринт. Убрать его. Как — пока неясно, но поймём. У нас есть Афина, стратег войны, и я — специалист по изящно разрушительным планам.

Ищу взгляд Хейвен — она смотрит в пустоту. Прошу помощи у Хайдеса. Любопытство его гложет: он уловил мой обмен с Зевсом. Не знаю, сколько услышал, но шепчет Хейвен что-то на ухо.

Нам достаточно одного взгляда.

И Хейвен снова становится собой. Отстраняется от Хайдеса, ставит стул на место. Идёт к Кроносу; тот следит за каждым её шагом — заинтересованно, с тенью тревоги.

— Я приняла твоё предложение, — говорит она. — Но хочу о чём-то договориться.