Лимеренция - Х. К. Долорес
— Ты уверен? По-моему, звучит неплохо.
Еще одно закатывание глаз.
— Сообщаю тебе: я собираюсь стать врачом.
Ничего не могу с собой поделать. Я смеюсь.
— Ты издеваешься надо мной.
Он выгибает бровь.
— Нет.
— Ты только что сказал, что тебе наплевать на людей. Ты уверен, что хочешь заняться бизнесом по спасению жизней?
Я думаю, что все медицинские учебники, разбросанные по его комнате в общежитии, теперь имеют смысл, но сама идея все еще кажется нелепой.
— Дело не в том, чтобы помогать людям, — объясняет он. — Если бы это было так, я бы просто проводил день, выписывая чеки из офиса моего отца в пентхаусе. Мне нравится объективность медицины. Не имеет значения, что кто-то делает в реальной жизни. Когда нас вскрывают и сдирают плоть, все мы — один и тот же уязвимый холмик мышц, крови и нервов под ней. Мне это нравится. И мне нравится знать, что на какое-то время чья-то жизнь полностью зависит от того, насколько хорошо я умею владеть холодной сталью в своей руке.
Я не уверена, из-за его слов или из-за мрачности в его голосе, которая сопровождает их, но все равно холодок пробегает по моей спине.
Я полагаю, это хорошо, что он направляет свои амбиции на восьмилетнее обучение.
Одному Богу известно, что бы он делал, если бы полгода бездельничал на Санторини, напиваясь.
И все же, только Адриан мог заставить одну из самых благородных профессий в мире звучать как описание работы, подходящее для серийных убийц и адреналиновых наркоманов.
Хуже всего то, что, когда я думаю об этом, я могу представить его хорошим врачом. Более чем хорошим. Превосходно. Он обладал всем умом, точным контролем и очаровательными манерами, которых вы хотели от врача — если предположить, что он действительно спас жизни, оказавшиеся на его столе.
— А как насчет тебя? — Спрашивает Он.
— Меня? — Ветерок треплет мои волосы, и я заправляю их за уши, кожа уже краснеет от холода.
— Какие у тебя планы на будущее? — Кажется, его искренне заинтересовал мой ответ, чего я не могу сказать о консультанте по вопросам карьеры Лайонсвуда.
Я потираю затылок, внезапный приступ неловкости овладевает мной.
— Я хочу учиться в Пратте. Я надеюсь, что, получив образование в Лайонсвуде, я смогу получить там солидную стипендию в следующем году.
— А потом?
— Я получу степень по изобразительному искусству. Заведу там кое-какие связи. Поработаю достаточно дерьмовой работой, пока не смогу содержать себя как художника полный рабочий день.
К моему удивлению, он не смотрит на меня так, как смотрит большинство людей, когда я говорю им это, как будто я предложила присоединиться к цирку.
— Я понимаю.
— Ты можешь сказать мне, что это смешно. Я знаю, что это звучит нелепо.
— Я не думаю, что это звучит нелепо.
Я бросаю на него скептический взгляд.
— Нет?
— Нет, конечно. — Он пожимает плечами, но не утруждает себя подробностями.
— Ну, я думаю, ты первый, — признаю я, и я даже не собираюсь произносить следующую часть, но она все равно вываливается. — И я понимаю это. Я понимаю твой скептицизм. Предполагается, что я бедная. У меня нет трастового фонда, или семейных связей, или, ну, чего угодно. Я ставлю на себя. — Я делаю глубокий вдох. — Если я потерплю неудачу, мне предстоит долгий путь на юг… Но я знаю, что смогу это сделать..
Выражение его лица скорее созерцательное, чем осуждающее.
— Да?
— Да. — Я искренне киваю. — Потому что я также знаю, что готова сделать практически все ради этого. Люди зацикливаются на собственных сомнениях, страхе неудачи, но когда тебе нечего терять… — Мое лицо на мгновение мрачнеет. — Будущее за мной. Я не боюсь принять это.
Моей решимости хватает всего на три секунды, прежде чем момент рассеивается, накатывает смущение, и я понимаю, что только что раскрыла ту часть себя, которую не хотела.
Между нами повисает тишина, и я внезапно чувствую себя одной из его будущих пациенток. Меня вскрыли. Органы выставлены на всеобщее обозрение.
— Посмотри на себя. — Его голос мягок, и у меня перехватывает дыхание.
Его глаза… они — осмелюсь сказать — почти теплые. Как капля красного или зеленого, добавленная в черную краску. — Ты раскрываешься. Как будто мы друзья.
Друзья.
Это слово поражает меня, как удар под дых.
Это то, во что мы превратились? Мы определенно так выглядим. Вместе ходим завтракать. Уроки плавания. Фильм. Рассказываем о наших жизнях.
А это значит, что я сделала кое-что похуже, чем просто стоять в стороне и позволять убийце разгуливать на свободе. Я охотно проводила с ним время. Смеялась вместе с ним. Обращалась с ним так, словно он обычный безобидный восемнадцатилетний парень, хотя я прекрасно знаю, что он совсем не такой.
И самое ужасное, что я наслаждаюсь собой.
Не так давно я боялась за свою жизнь всякий раз, когда он оказывался рядом со мной, а теперь мне почти весело.
От чувства вины у меня в животе сворачивается пропитанный маслом попкорн, но я волнуюсь, что слишком долго молчала, поэтому прочищаю горло и отклоняюсь с некоторым натянутым сарказмом.
— Ну, согласно твоим убеждениям, люди делятся только на одну из двух категорий: обязательства или проблемы. Делает ли это меня обязательным другом?
Когда тротуар поднимается вверх, и в поле зрения появляются внушительные железные ворота Лайонсвуда, я ощущаю всю тяжесть его удушающего взгляда.
— Я не совсем уверен в том, кто ты для меня.
Я тоже не уверена.
Глава семнадцатая
Я решила, что с меня хватит.
Я достаточно долго предавалась той гребаной дружбе, которую, кажется, строила с Адрианом. Пришло время проявить немного самоконтроля, в чем, по общему признанию, я никогда не преуспевала.
Я была ребенком, который предпочитал есть конфеты до боли в животе, чем откладывать их на потом. Ребенок, который потратил бы деньги на свой день рождения на первую блестящую вещь, которая попалась бы мне на глаза.
И теперь я взрослая, которой нужно установить некоторые столь необходимые границы.
В пятницу он пишет мне — потому что, да, у нас теперь даже есть номера телефонов друг друга — о том, чтобы позавтракать в Caboose's.
Не могу. Я собираюсь спрятаться в своей комнате в общежитии, пока не закончу эту работу.
По крайней мере, это правда. Я уже настроила свой стол
