Все начнется с нас - Колин Гувер

Он надеется, что его поймают. Его поступки — это в первую очередь жажда быть услышанным.

Без тени сомнения мальчик устремляется к задней двери ресторана. Он здесь уже освоился. Дергает за ручку — проверяет, заперто или нет. Убедившись, что дверь не поддается, он достает из кармана худи баллончик с краской… Тут-то я и выхожу из укрытия.

— Ты неправильно держишь баллончик.

Мой голос пугает паренька. Когда он оборачивается, у меня до боли сжимается сердце, такой он юный. Я представляю, что это Тео бродит ночью один-одинешенек.

Даже страх в его глазах еще детский, наивный. Заметив меня, мальчик отступает на шаг и озирается, прикидывая пути к отступлению. Тем не менее он остается на месте.

Я уверен: ему любопытно, что дальше. Возможно, за этим он и приходил сюда ночь за ночью?

Я протягиваю руку, и, поколебавшись, паренек отдает мне баллончик. Я показываю, как им правильно пользоваться.

— Если держать вот так, краска тебя не забрызгает.

На лице мальчика весь спектр эмоций: злость, обида, интерес… Мы молча друг друга рассматриваем, удивляясь, насколько похожи. Оба пошли в мать. У него тот же подбородок, те же светлые глаза, тот же рот. Он даже хмурится, как я. Поразительно. Я давно свыкся с мыслью, что у меня нет семьи, — а теперь вижу перед собой родного брата. Интересно, что чувствует он, глядя на меня? Гнев? Разочарование?

Я прислоняюсь плечом к стене и говорю со всей прямотой:

— Я не знал о твоем существовании, Джош. Узнал всего несколько часов назад.

— Брехня, — бормочет мальчик, засунув руки в карманы худи и глядя под ноги.

Его ответ, не по годам желчный, меня печалит, однако виду я не подаю. Достаю ключи и отпираю замóк.

— Есть хочешь? — Я придерживаю дверь открытой.

У Джоша такой вид, будто он вот-вот даст деру. Пару мгновений он стоит в нерешительности, а затем, ссутулив плечи, заходит в ресторан.

Я включаю свет и прохожу на кухню. Отыскав ингредиенты для сырного сэндвича, я начинаю готовить, пока Джош бродит кругами и осматривается. Он трогает разные предметы, открывает шкафы и ящики. Вероятно, изучает обстановку на случай, если придется вновь проникнуть сюда тайком. А может, под напускным любопытством прячет страх.

Когда я выкладываю сэндвич на тарелку, брат наконец-то нарушает молчание:

— Откуда ты знаешь мое имя, если ничего обо мне не слышал?

Чувствую, разговор предстоит долгий, и я предпочел бы вести его в более комфортной для брата обстановке. Здесь, на кухне, негде присесть, поэтому я киваю в сторону обеденного зала. Указатели выхода светятся так ярко, что даже не нужно включать лампы.

— Садись. — Я указываю на восьмой столик, и Джош занимает то же место, где до этого сидела наша мать. Он набрасывается на еду, едва я ставлю перед ним тарелку. — Что будешь пить?

Прожевав кусок, он пожимает плечами.

— Без разницы.

Я иду на кухню, наливаю для брата воды со льдом и, вернувшись, сажусь напротив. Он одним глотком ополовинивает стакан.

— Вечером сюда приходила твоя мать. Она тебя ищет.

Джош корчит гримасу — плевать, мол, — и продолжает есть.

— Где ты ночуешь?

— То тут, то там, — отвечает он с набитым ртом.

— В школу ходишь?

— Теперь нет.

Я жду, пока он съест еще немного, и только затем продолжаю. Не хочу спугнуть его лавиной вопросов.

— Почему ты ушел из дома? Из-за нее?

— Ты про Саттон?

Я киваю. Что у них за отношения, если он даже не зовет ее мамой?

— Да, мы поругались. Постоянно собачимся из-за всякой фигни. — Парнишка проглатывает последний кусок и допивает воду.

— А с отцом у вас как? С Тимом?

— Он ушел, когда я был мелким. — Его взгляд скользит по залу и останавливается на дереве. — Ты богатый?

— Если даже так, я тебе не скажу. Ты и без того пытался меня ограбить.

Я вижу проблеск усмешки, но все же брат не выдает своих эмоций. Он садится более расслабленно, снимает с головы капюшон. На лицо падают немытые темные патлы. Судя по всему, его давно не водили к парикмахеру: стрижка слишком отросшая и неровная по бокам.

— Она сказала, что ты ушел из-за меня, — говорит Джош. — Что тебе не нужен брат.

Я с трудом подавляю возмущение. Придвигаю к себе пустые тарелку и стакан, встаю со стула и повторяю:

— Я вообще не знал о тебе до вчерашнего вечера, Джош. Если бы знал — был бы рядом.

Он внимательно на меня смотрит снизу вверх. Гадает, можно ли мне доверять.

— Ну, теперь ты обо мне знаешь. — Его слова звучат как вызов. Словно я должен доказать ему, что люди не так уж плохи.

— Да. — Я кивком указываю на дверь. — Поехали.

Он медлит.

— Куда это?

— Ко мне домой. Найду для тебя местечко, если обещаешь следить за языком.

Джош вскидывает бровь.

— Ты что, из этих набожных придурков?

— Одиннадцатилетний пацан, который ругается как сапожник, — в любом случае жалкое зрелище. Это не круто, пока тебе не стукнуло четырнадцать. Как минимум четырнадцать.

— Мне не одиннадцать, а двенадцать.

— Она сказала, что одиннадцать… Неважно. Все равно еще рановато строить из себя крутого.

Джош идет за мной на кухню.

У дверей я к нему поворачиваюсь.

— И на будущее. Ты неправильно написал слово. Правильно — «говноед», а не «говноедок».

Похоже, он удивлен.

— Да? Зато так смешнее.

Я ставлю тарелку и стакан в раковину. В три часа утра я не в настроении мыть посуду. Выключаю свет и вслед за младшим братом иду к выходу. Пока я запираю дверь, Джош говорит:

— Ты расскажешь Саттон, где меня найти?

— Я еще не решил, что делать, — признаюсь я.

— Вообще-то я хочу уехать в Чикаго, — заявляет он. —