Развод. Цена ошибки (СИ) - Королева Дарина

Какое ещё дело? Что этой фифе от меня надо?

"Мимо проходила". Ну конечно. В этот спальный район, за три квартала от метро, в шпильках-лодочках за сто тысяч — просто мимо проходила.

Виолетта огибает меня и входит в мой дом без приглашения.

Цок-цок-цок. Каждый стук её неуместно высоких каблуков — как удар по вискам.

Смотрю, как она шествует по моей кухне — будто по подиуму в Милане. Длинные волосы струятся по спине, точно чёрный шёлк. Каждый жест отточен, как у актрисы на премьере. Безупречная. Идеальная. Лощеная.

В дорогом парфюме чувствуются нотки "Clive Christian" — тот самый аромат, что я когда-то хотела купить, но Вадим сказал "слишком вульгарно". Теперь понятно, для кого он был "вульгарным".

Её взгляд скользит по кухне с плохо скрытым презрением — задерживается на детской бутылочке, на следах домашнего хаоса. Губы кривятся в снисходительной усмешке.

Начинаю разводить смесь для Арины.

Руки плохо слушаются, пока отмеряю пропорции. Ложка позвякивает о стекло бутылочки — неужели она слышит, как предательски выдаёт меня этот звук?

Виолетта садится — спина идеально прямая, точно линейку проглотила.

Чувствую на себе её оценивающий взгляд — он ползёт по моей домашней футболке, по небрежно распущенным волосам. Я как на экзамене, к которому не готовилась, — только экзаменатор здесь явно не по моей специальности.

— У вас... уютно, — картинно поправляет тёмные пряди, и этот жест такой манерный, такой изученный, что к горлу подкатывает тошнота.

— Я, так понимаю, вы сюда не проблемы фирмы пришли обсуждать?

— Ох, ну что вы так официально? — она улыбается, демонстрируя безупречные виниры. — Давайте на "ты"? Всё-таки мы... — она делает многозначительную паузу, — почти родственницы.

Ложка в моей руке замирает.

— В каком смысле? — спрашиваю, хотя уже знаю ответ.

— Понимаешь, Риточка... — она подаётся вперёд, понижая голос до доверительного шёпота. — Я буду откровенна. Нет смысла вам и дальше так жить. Итак слишком затянули...

— Что затянули?

— Ну эту... ситуацию. — Она театрально вздыхает. — Мы с Вадиком уже год вместе. Он, конечно, скрывал — ты пойми, он не хотел тебя травмировать. Особенно во время беременности...

Её слова падают, как огромные камни прямо на мне на голову.

Год. Вместе.

Год?!

Пока я кормила нашу дочь, стирала пелёнки, не спала ночами — они... Внутри поднимается что-то тёмное, удушливое. Желчь подкатывает к горлу.

— Он просто... как бы это помягче сказать... — она прикусывает накачанную губу. — Он тебя никогда не любил. Ты для него пустышка — ох, не обижайся, это его слова! Я просто максимально откровенна, из уважения... и женской солидарности.

Её звонкий смех впивается в виски острыми иглами. В желудке будто разворачивается колючая проволока.

"Пустышка" — звенит в ушах его голосом, его словами, которые эта... эта... обсуждала с ним меня. Меня. Мать его детей.

Пальцы до боли сжимают бутылочку со смесью. Костяшки белеют. В висках стучит, будто там поселился кузнечный молот. Каждый удар сердца отдаётся в затылке тупой болью.

— И ты пришла мне это сообщить? — каждое слово даётся с трудом.

— Нет, милая, — она снова улыбается. — Я пришла поговорить о разводе. Видишь ли, без твоего согласия вас не разведут — малышка-то младше года. А мы с Вадиком хотим всё официально оформить. Он готов отдать тебе эту квартиру, и твою машину...

— Как великодушно, — цежу сквозь зубы.

Я на грани. Смотрю на её идеально уложенные волосы, и руки чешутся намотать эти крашеные патлы на кулак.

— А ты, значит, его доверенное лицо? Пришла провести переговоры?

— Ну что ты так официально? — картинно всплескивает руками, браслеты звенят как погремушки. — Я просто хочу помочь! Вадик переживает, что ты... можешь неадекватно отреагировать.

"Вадик переживает". В памяти вспыхивает: вот он целует мой живот, шепчет "люблю вас, мои родные". Вот дарит серьги на годовщину — "только лучшее для моей единственной". А в это время...

— Знаешь, — она понижает голос до интимного шёпота, — мужчины такие... прямолинейные. Не умеют красиво завершать отношения. А я понимаю, как тебе больно...

Ариша вдруг начинает плакать — требовательно, пронзительно. Будто чувствует фальшь в голосе этой... этой...

— Ой, — Виолетта морщится, — может, успокоишь её? Такой крик...

Виолетта кривит намазанные красным губы. Цедит ядовито:

— Ну правда, Рита, зачем тебе всё это? Ты молодая, красивая... ну, если поработать над собой немного. Найдёшь себе кого-нибудь попроще. А Вадик... к нему особый подход нужен.

"Вадик". От этого слова меня передёргивает. Вспоминаю, как он всегда морщился, когда кто-то называл его так. "Терпеть не могу эти сюсюканья," — говорил он. Видимо, не всегда терпеть не мог...

— Да что ты говоришь?

— Ему определённые вещи в женщинах нравятся, — она поправляет волосы с видом королевы, получившей корону. — Утончённость, умение себя подать…

Намёк повисает в воздухе — она-то особенная, шикарная, достойная. Не то что я. Меня начинает трясти, но это только начало.

— А как насчёт порядочности? — перебиваю я.

— Ой, эти устаревшие понятия! — она отмахивается рукой с длиннющими когтями. — Главное — чтобы всем было хорошо. Вот Марку, например, со мной отлично!

— При чём здесь Марк?!

— А ты не знала? — её глаза загораются злым торжеством. — Он же у меня живёт. И знаешь, за Марка можешь не волноваться! Ему со мной хорошо. Он быстро привык! И быстро тебя забудет... А может, уже забыл. Он о тебе и не вспоминает. Потому что со мной весело! Представляешь? — она снова смеётся. — Вот какая ты "хорошая" мать была.

Что?! Марк… У неё? В смысле?!

Что-то внутри меня ломается — с оглушительным треском, как ветка под тяжестью снега. Перед глазами встаёт картина: эта крашеная кукла с силиконовыми губами потакает всем капризам Марка, разрушает годы моей работы над его воспитанием...

Не помню, как моя рука поднимается с бутылочкой смеси…

Всего одно движение. Будто в замедленной съёмке… И я выплёскиваю белую жидкость этой дуре в лицо.

ГЛАВА 17

ГЛАВА 17

Помню только удовлетворение, когда белые капли смеси расплылись по её идеальной блузке, попали в тщательно накрашенный глаз.

Виолетта подскакивает как ужаленная, её зрачки расширяются от шока.

На всю квартиру раздаётся крик — как у ошпаренной кошки.

— Сука! — визжит она. — Ты... ты... Да ты точно сумасшедшая!

Хватается за лицо, проводит по щеке — на пальцах остаётся белая жижа вперемешку с тушью и тональником.

— Ты ещё пожалеешь, дрянь! Точно пожалеешь!!!

Цок-цок-цок — теперь уже к выходу, торопливо, неровно. Виолетта несётся прочь из квартиры!

Хлопает входная дверь. В коридоре остался себя шлейф приторных духов.

Плач Арины прорывается сквозь шум в ушах. Руки дрожат, когда беру дочь на руки. Её тёплое тельце — якорь в реальность, её запах возвращает способность дышать. Прижимаю к груди, шепчу бессвязные слова утешения — и не могу понять, кого успокаиваю больше: её или себя.

Следующий день словно выжал все оставшиеся соки — бесконечные очереди в поликлинике, хныканье Ариши, тревога за её температуру.

Желудок предательски урчит, напоминая о пропущенном завтраке, обеде и... кажется, вчерашнем ужине? Со вздохом достаю из микроволновки разогретый суп — жалкие остатки прежней жизни, когда я готовила на всю семью.

"Хотя бы не придётся готовить свежий ужин для... него" — горько усмехаюсь про себя.

Господи, докатилась — радуюсь тому, что некому готовить ужин!