Альтер Эго - Villa Orient

от меня либо стеклом, либо решёткой, либо и тем, и другим. Как дежурный, который списывал данные моего паспорта и выдавал пропуск. Всё это напоминает зоопарк. Только опасные личности разгуливают свободно, а люди, которые пытаются их поймать, наоборот сидят в загонах. Потом были двери с решётками, узкие лестницы, коридоры и наконец кабинет следователя.

Я думала, что он будет один, тем более что время на часах было уже позднее. Но в кабинете их было трое: мужчина в форме, женщина в форме и мой следователь в темно-сером костюме.

Каждый из них сидел за отдельным столом с компьютером и большим органайзером с канцелярскими товарами. А все свободные стены заняты двухметровыми металлическими шкафами-сейфами с замками. А на окнах — решётки.

Не здание, а крепость, не только снаружи, но и внутри. Атмосфера угнетающая. Чтобы не попасть сюда снова, можно рассказать всё, что угодно, даже соврать, отпираться в содеянном до последнего вздоха. По крайней мере, я бы именно так и делала. Я не подпишу здесь чистосердечное признание, но сейчас ведь я здесь не за этим…

— Аврора Германовна? — следователь в костюме почти по слогам произнёс моё имя, предварительно сверившись с бумагой на столе.

— Да, это я.

— Присаживайтесь, пожалуйста.

Я села на стул с другой стороны его стола.

— Я старший следователь Нестеров Вадим Игоревич. Я задам вам вопросы и буду вести протокол, записывать ваши слова. Вам это понятно?

— Думаю, да.

— Тогда начнём. Знаете, о чём бы я хотел с вами поговорить?

— О моём бывшем муже, наверное.

— Верно. Что вы делали и где были четвёртого апреля этого года?

— На работе?

— После работы?

— Допустим, я была на работе сутки.

— Сутки? — Следователь произнёс это с утвердительной интонацией и внимательно на меня смотрел.

— Да. Я работаю со второй степенью секретности и не могу распространятся о работе. Можете запросить информацию через службу безопасности МИДа.

— Понятно. Когда вы виделись с Артёмом Ивановым последний раз?

— Три года назад, когда в ЗАГСе получали свидетельство о расторжении брака.

— И с тех пор вы его не видели?

— Нет.

— Может, вы с ним общались? Вы ему звонили?

— Нет.

— А он вам?

— Тоже нет.

— Переписывались?

— Нет.

— Совсем? Даже в соцсетях?

— Даже ни одного лайка ему не поставила.

— Хм…

Следователь был уже немолодой, лет под пятьдесят. Тени и мешки под глазами выдавали усталость после множества рабочих часов, складывающихся в десятки лет. И тонны опыта. Он меня изучал. Он мне не верил. Не может молодая женщина после развода не общаться с бывшим, даже в соцсетях, не может ни одного слова не написать, ни одного лайка не поставить. Он искал во мне то, что поможет найти моего бывшего мужа. С ним нужно быть осторожнее. Впрочем, как и со мной.

— У вас с ним не было никаких дел после развода? Вещи, скажем, не заезжал собирать?

— Все свои вещи он забрал сразу, когда сообщил, что уходит к другой. Машину предусмотрительно вызвал заранее и увёз сразу всё.

— Что-то из его вещей у вас осталось?

— Уже нет. Была мелочь, вроде старых носков, которые он не стал забирать. Я их выкинула.

— Вы не делили имущество?

— Нечего было делить. Мы жили в квартире, которая досталась мне в наследство от дедушки. У него была машина, но это его машина. Столовое серебро и постельное бельё он не взял.

— Идиллия. Расстались друзьями.

— Нет, просто расстались.

— Хм…

Следователь не верит в тихие разводы. Бывшим всегда есть что предъявить друг другу. И тут он прав. Если не материальное, то моральное.

— Вы знакомы с его нынешней женой?

— Лично, нет.

— А как?

— По фотографиям.

— Ясно, — он усмехнулся, что-то человеческое во мне нащупал, — она утверждает, что он не просто так пропал, не мог сбежать.

Я лишь пожала плечами. Что я могу об этом знать… От меня-то он как раз сбежал, разница только в том, что я знала, куда.

— Вы знаете, что он не продал практику? Ни кабинет, ни оборудование, ни материалы, хотя это стоит немало, если человек собирается в бега.

— Знаю.

— У него были враги?

— Враги?

— Да, люди, которые желали бы ему зла. Может, он задолжал кому-то?

— Я этого не знаю. Он был обычным человеком. Неплохо зарабатывал стоматологом, но он не брал в долг, не играл, насколько мне известно. Во всяком случае, я даже не знаю, были ли у него кредиты, но мне кажется, не было.

Но это они должны проверить: его счета, кредиты, связи. Пусть потратят на это время, покопаются в его прошлом, вытащат на свет его грязное бельё.

— А друзья? Вы знали его друзей?

— Тоже обычные люди, коллеги, в основном, учились вместе.

— У вас есть общие друзья? Как вы познакомились?

— На студенческой вечеринке. Общих друзей не было. Я пришла с подругой, это её знакомые.

— Вы с кем-нибудь из его друзей сейчас общаетесь?

— Нет.

— Клиентов его знаете?

— Я не знакома с его клиентами, и он никогда не рассказывал про клиентуру.

— Вы купили место на кладбище шесть месяцев назад. Зачем?

Я глубоко вздохнула. Я ступила на зыбкую почву, но я знаю, как тут пройти.

— Хотела перезахоронить нашего ребёнка.

Об этом он не знает, и теперь опускает глаза, делает глубокий вздох, чтобы задать следующий вопрос:

— У вас был совместный ребёнок?

— Не совсем. Я была беременна от мужа, бывшего. У меня были преждевременные роды на двадцать первой неделе, три с половиной года назад. Ребёнок родился мёртвым, но это уже не плод, а ребёнок, потому что больше двадцати недель и вес больше пятисот грамм. Таких детей кремируют. У него есть место в колумбарии, но я хотела его перезахоронить. Купила место, но потом передумала. В колумбарии ему лучше… Мне лучше…

Я должна рассказать это как есть, чтобы следователю нечего было об этом спросить. Я не думаю, что он щепетилен, чтобы беречь чувства подозреваемых и свидетелей, но он тоже человек.

— И вы не обсуждали это с бывшим мужем?

— Нет. Я думала ему об этом сказать, но потом решила, что не стоит. Он никогда не интересовался, где похоронен наш сын.