Развод. Цена ошибки (СИ) - Королева Дарина

— Конечно, надо! Думаешь, я стану терпеть тебя и твою шалаву?

— Следи за языком! — повышает голос. — Тебя никто не оскорблял, я пришел в хорошем настроении. Я общаюсь с тобой по-хорошему . Это ты себя накручиваешь, истеришь. Неудивительно, что ребёнок болеет...

Вот оно! Снова. Его фирменное умение переворачивать всё с ног на голову. Теперь я виновата, что малышка заболела. Я!

— Какой же ты лицемер! — шепчу, задыхаясь от возмущения. — После твоих слов... Даже имя дочери не смей произносить после того, как ты сказал, что я нагуляла её от другого!

— А что не так? — он пожимает плечами. — Она действительно на меня не похожа.

Сволочь! Подонок! Где тот человек, которого я любила? Который обещал быть рядом всегда? Передо мной стоит чужак в знакомой оболочке, и от этого ещё больнее. Как будто кто-то украл моего мужа и подменил его этой бездушной куклой.

— Убирайся! Раз не твоя дочь — забудь о ней навсегда!

— А знаешь, — вдруг останавливается в дверях, поворачивается, и его лицо искажается злой усмешкой, — может, оно и к лучшему. Я ведь давно хотел тебе сказать — ты не соответствуешь. Моему уровню, моему статусу.

Его слова добивают наотмашь.

— Ты посмотри на себя, — продолжает с презрительной миной. — Вечно не пойми в чём ходишь, без макияжа. А теперь ещё и с ребёнком, которого не можешь нормально успокоить. Как с такой женой на деловые встречи ходить?

— Ах, извини, что я не успеваю краситься, пока твоя дочь умирает от температуры!

— А вот Виолетта... — в его глазах вспышка, — это другой уровень. Ты бы видела, как она держится в обществе, как одевается. С ней я наконец-то чувствую себя настоящим мужчиной. Знаешь, какое это наслаждение — когда женщина умеет себя подать? Когда ею восхищаются?

— И главное, — делает театральную паузу, — я теперь точно знаю, что Марк — мой сын. Понимаешь? Мой настоящий сын от Виолетты! А не...

Противно до тошноты от этого спектакля, от его безжалостных нападок, от собственного бессилия что-либо изменить.

Ариша — его копия, все это видят. Но он сейчас специально ищет оправдания, чтобы выставить меня тварью, чтобы был повод уйти от такой "плохой", никчемной жены! Чтобы курица силиконовая его жалела и ублажала!

— Заткнись! — я почти кричу. — Просто заткнись и убирайся! Ты... ты просто жалкое, ничтожное существо. Думаешь, твой "высокий уровень" делает тебя лучше? Нет, он делает тебя пустым . Пустым и фальшивым , как твоя силиконовая кукла! Да, в этом вы идеальная пара!

— Истеричка, — бросает презрительно. — Всегда такой была. Вот потому я и ушёл.

— Нет, — говорю тихо, но твёрдо, прижимая к себе дочку. — Ты ушёл, потому что ты трус. Потому что тебе проще предать, чем быть настоящим мужчиной. И пройти испытания вместе. А теперь убирайся. Ты мне противен. Раз не твоя дочь — то больше не увидишь её. Никогда!

— Я хочу видеть Марка! — заявляю ему напоследок. Сердце сжимается от мысли о мальчике, которого я полюбила как родного.

Его лицо искажается, будто я ударила его.

— Ты ему никто ! — отрезает он с жестокой улыбкой.

Воздух застревает в лёгких. Никто? Все эти годы я вставала по ночам, когда у него были кошмары. Целовала разбитые коленки. Пекла его любимое печенье с шоколадной крошкой. Учила завязывать шнурки. Возила на тренировки... Старалась восполнить его недостаток любви родной матери... которая оставила его в самом уязвимом периоде.

— Я столько времени с ним проводила, он привязался ко мне. Он считает меня мамой! И я скучаю!

— Он не нуждается больше в твоём внимании, не утруждайся! Вспомни, как ты вечно орала, что ты устала, никто не помогает! Теперь скажи спасибо — я освободил тебя от бремени! Будет больше свободного времени! Больше не придётся готовить мне и гладить рубашки! Держать дом в чистоте — можешь засраться и облениться по полной! Радуйся теперь! А Марк прекрасно себя чувствует с Ветой — она умеет находить подход к любому. Удивительная женщина!

Перед глазами красная пелена. Рука сама тянется к бутылке с водой на прикроватной тумбочке. Замах — и пластик летит в его самодовольную физиономию.

Он едва успевает увернуться.

— Марка ты больше никогда не увидишь! — чеканит, демонстративно стряхивая капли воды с рукава дорогого пиджака. В этом жесте столько брезгливости, будто я не водой плеснула, а помоями. — Забудь о нём.

Бездушный монстр!

Без сердца. Без души…

ГЛАВА 27

ГЛАВА 27

— И да, — заявляет прямо, поднимает подбородок, словно готовясь произнести торжественную речь. — Как только мы с тобой разведёмся, я женюсь на своей бывшей жене.

Абсурд происходящего просто зашкаливает. Он что, правда думает, что звучит благородно? Что его "честность" сейчас что-то исправит?

Он выпрямляется, расправляет плечи, словно груз упал с них. На лице появляется выражение человека, выполнившего важную миссию.

— Хватит. Даже у такого кремня как я — терпение не железное! Всё это время я не знал, как тебе сказать... Как подойти осторожно, чтобы не ранить тебя. Оберегал тебя, ради ребёнка, которого ты носила.

"Оберегал". Хочется рассмеяться. Или заплакать. Или закричать. Пока он "оберегал" меня, параллельно строил семейное гнёздышко с бывшей. Какая трогательная забота!

— А ты... — кривится, будто лимон разжевал. — Столько грязи вылила на меня! Да я тебе всё дал! Если бы не я... До сих пор бы мыла полы за копейки.

Вот оно. Его истинное лицо.

Благодетель. Спаситель несчастных и убогих. А я, значит, неблагодарная тварь, не оценившая его великодушия.

В голове крутится истерическое: "Спасибо, барин, что сапогом пнул, а не палкой огрел!"

В душе умирают последние крохи тепла, последние воспоминания о счастье — всё рассыпается прахом.

Этот человек... Он же знает, как я боролась, как училась, как пахала в свободное от учёбы время до встречи с ним. Знает — и бьёт по больному.

Он машет рукой, будто отмахивается от надоедливой мухи, разворачивается и уходит. Дверь хлопает так, что вздрагивают стены. Пакет с апельсинами, задетый его локтем, падает, рассыпая яркие оранжевые шары по больничному полу. Они катятся к стене, как солнечные брызги, издевательски яркие в этот тёмно серый момент моей жизни.

Ариша всхлипывает во сне. Бережно укладываю её в кроватку, поправляю одеяльце. Моя девочка. Моё сокровище. Единственное, что у меня осталось.

Сажусь на край кровати, прячу лицо в ладонях. Слёзы текут сквозь пальцы, капают на больничный халат. Внутри пусто и больно, словно вырвали что-то живое, трепещущее.

Марк... Как он там? Помнит ли наши вечерние сказки? Утренние обнимашки? Тёплое молоко с мёдом перед сном? Господи, как же больно...

Апельсины продолжают поблёскивать на полу. Один подкатился совсем близко к кровати — яркий, насмешливый символ его фальшивой заботы. Хочется растоптать его, размазать по полу, но нет сил даже на это. Просто сижу, обхватив себя руками, и качаюсь из стороны в сторону, глотая беззвучные рыдания.

На следующий день дверь палаты распахивается без стука — свекровь собственной персоной. Не с гостинцами, не с поддержкой. Нет, эта женщина пришла добить. В её глазах плещется плохо скрываемое торжество — наконец-то можно высказать всё, что копилось годами.

Я вспоминаю тот первый вечер знакомства с его родителями. Их квартира на Патриарших, увешанная картинами в тяжёлых рамах, книжные шкафы до потолка — всё кричало о статусе и положении. Помню, как волновалась, когда наливала им чай в их фамильный сервиз. Как свекровь поджимала губы, заметив, что я держу чашку "неправильно". Как свёкор демонстративно морщился, услышав моё "что" вместо их интеллигентного "простите".

"Деревня", — шептались они за моей спиной, думая, что я не слышу. "Откуда он её только выкопал?" "И эта... особа будет носить нашу фамилию?"