Развод в 45. Предатель, которого я любила - Лила Каттен
– Мамочка, прости меня, пожалуйста.
Ее слова ударяют больно в грудь, но даже при всем желании, я не смогла бы и минуты больше просидеть в этом кресле. Вторым поводом уйти к себе, становится боль и обида.
– Я очень устала, – откатываюсь назад. – Поговорим завтра, Лена.
Лида еще мгновение смотрит на мою дочь, поджимает осуждающе губы и идет за мной, чтобы помочь. Сегодня я без сил и ничего не смогу сделать сама.
Паника безысходности, злость накрывают черным полотном. А в спину вонзаются будто копья, слезы дочери, а мои собственные падают на бесчувственные колени.
Глава 19
Это был мой самый долгий душ за последний год.
Мои слезы омывали лицо, а вода, заботливо смывала их соль.
Боли стало так много, что я начала в ней теряться. Но выплакав немыслимое количество эмоций, я стала успокаиваться и, наконец, взяла в руки мочалку.
Лида ждала меня в комнате и когда я позвала ее, тут же вошла внутрь.
Она молчала, помогая надевать сорочку. Я тоже.
– Устала? – спросила, помогая пересесть с кресла на кровать, и мне, удалось лишь кивнуть. – Отдохни. Завтра будет новый день.
Опустив голову на подушку, я следила за перемещением подруги по комнате.
– Как думаешь, моя жизнь сможет стать прежней?
Вопрос слетел с моих губ в попытке найти утешение, а не ответ. Просто это состояние беспомощности делает тебя очень слабой. И в итоге ты поддаешься этой слабости. А ведь прошел всего год. Я знаю, что кто-то справляется с этим каждый день всю свою жизнь. Я знаю, что не могу жаловаться… но я делаю это, наверное, потому, что становлюсь слабее и моя вера в себя тоже.
– А что изменилось в твоей жизни, Олеся?
– Я знаю, к чему ты клонишь, – усмехаюсь ее попытке заставить думать, что все в порядке.
– Нет. Ответь мне. Ну же. Ты перестала ходить, потому что кое-что сломалось в твоем организме. Но это временно. И не безвозвратно. Ты по-прежнему живешь, дышишь, радуешься жизни и поешь. Олеся, твоя жизнь не изменилась настолько, чтобы не быть благодарной за нее. А люди… Если бы твой муж предал тебя в повседневный момент, когда ты спокойно стояла на ногах, на что бы ты злилась тогда и что винила в этом? Твои ноги здесь ни при чём.
Она улыбнулась мне с того места, где стояла, и открыла дверь.
– Спокойной ночи.
– И тебе спокойной ночи. Спасибо.
Лида повернула голову, оказавшись в коридоре.
– У тебя все еще есть я, – она улыбнулась еще шире, и я кивнула.
Я услышала, когда она закрыла входную дверь и повернула голову к включенной лампе на тумбе.
Я так хотела спать, но понимаю, что усну не скоро. Поэтому взяла книгу и открыла на последней прочтенной странице. Там лежала закладка. Я заламинировала ее скотчем, когда ее подарила мне Лена, придя со школы.
На ней нарисованы лица участниц какой-то корейской группы, которую она слушает весь последний год.
Проведя пальцами по рисунку, вспомнились глаза дочери, слова и слезы…
Сердце сжалось. А потом вспомнилась ее широкая улыбка рядом с той женщиной.
Убрав книгу, я выключаю свет и долго смотрю в окно. На улице еще даже не стемнело. Но я начинаю засыпать, гоняя мысли от боли до радости, словно это одна прямая.
Провалившись в сон, я ощущаю, как прогибается мой матрас и что меня кто-то обнимает.
– Никита? – сипло спрашиваю и разворачиваюсь, не понимая, что он тут забыл, но в темноте на меня смотрит дочь. – Лена? Что случилось?
– Пожалуйста, прости меня, – ее тонкий голос проносится по пространству комнаты как молния, только ничего не освещает.
– Дочка…
– Прошу, можно я останусь с тобой?
– Хорошо, – соглашаюсь, улегшись на спину, пока она забирается под одеяло.
Я раскрываю объятия, и она тут же опускает голову на мое плечо.
Это не уменьшает обиду. Ни капли. Скорее напоминает, как сильно я люблю своего ребенка и как мало она понимает в этой любви.
Мы молчим очень долго. Сон улетучился, и теперь я смотрю в потолок, не зная, что сказать. Наверное, потому, что я до конца не приняла эту реальность. Так как у нас с Никитой нет возражений по поводу развода и раздела имущества, конечной датой будет двадцать девятое августа. Как тут не принять реальность? Я и не сопротивляюсь даже. На самом деле, я немного устала хандрить. Подумать только, это продолжается который месяц, его измены и другая жизнь, которую он скрывал… поэтому да, я ужасно устала. А теперь дочь вознамерилась меня добить.
– Ты обидела меня, Лена, – решаюсь начать этот сложный разговор, который она решила начать сегодня, а не утром. – Моя инвалидность так сильно тебя принижает в глазах людей? Ты чувствуешь себя… Я даже не знаю, какое слово привести в пример, кроме стыда. Тебе стыдно, потому что твоя мама не ходит?
Я чувствую, как мои слова заставляют ее дрожать. Но мои собственные глаза, итак, устали плакать.
– Нет, – отвечает еле слышно.
– Тогда в чем дело?
Я не повышаю голос, это не в моих правилах. Я разговариваю, как делала это всегда. Моя мама говорила со мной обо всем, я поступаю также со своими детьми. О рукоприкладстве вообще не шло речи, никогда.
Так в чем моя ошибка?
– Просто… просто… я не знаю, – она всхлипывает и крепче обнимает, начав невнятно бормотать: – Ты стала другой какой-то. И ты болеешь… и… Ты не веселишься, как раньше. Мне тебя жалко… Я не знаю п-почему… я не… Прости меня, мамочка.
Сжав челюсти, я тихо плачу и, подняв вторую руку, крепче ее обнимаю. Раздумываю над ее словами.
Неужели это правда? Неужели я сама не заметила, как стала другой? Чужой для всех?
– Мы все исправим, слышишь? – шепчу ей в макушку, касаясь губами мягких волос. – Но ты должна быть терпеливой, Лена. Мне тяжело. Ты не представляешь, насколько это тяжело – лишиться возможности ходить. Это сильно ограничивает. Ты зависима от людей и кажется, что больше ничего и никогда не будет прежним, – она поднимает голову, и я вижу ее лицо в лунном свете.
Погладив ее по щеке, я продолжаю:
– Вы моя поддержка, Лена. Ты и Артур. Еще Лида. Пожалуйста, верь в меня. Я так хочу быть сильной, особенно когда так ужасно слаба.
– Прости меня.
Наверное, я слишком мягкая, но я не