Измена. Ушла красиво - Ася Исай

Ульяна молчит долго. Так долго, что секунды растягиваются в часы. Я слышу каждый её вдох, вижу, как вздымается грудь, как дрожат пальцы на краю стола. Понимаю, что она сейчас уйдёт. Развернётся и уйдёт, оставив меня здесь, с моими запоздалыми признаниями и бесполезным раскаянием.

Так и происходит. Она отпускает стол, выпрямляется. Делает шаг в сторону. Другой. На третьем останавливается, не оборачиваясь. Я вижу напряжение в её плечах, в линии спины.

— Ты со своей правдой опоздал на целую жизнь, Вань, — её голос тихий, сломленный.

Она уходит. Я смотрю, как она пробирается между столиками, как подол платья мелькает между стульями. Как она растворяется в толпе гостей.

Кажется, что весь мир рушится. Снова. В груди зияет дыра размером с кратер, края обугленные, кровоточащие.

Молодожёны всё танцуют. Гости аплодируют, кричат "Горько!". Невеста вдруг замечает, как Ульяна уходит. Видимо, что-то в её походке, в опущенных плечах выдаёт неладное. Лена срывается с места, подхватывая подол платья, бежит за ней. Жених растерянно останавливается посреди танца.

Я закрываю глаза и позволяю себе на секунду — только на секунду — представить. Что было бы, если бы я рассказал правду тогда, много лет назад? Если бы не послушался Риту? Если бы доверился женщине, которую любил больше жизни?

Может, Ульяна бы поняла. Может, мы бы справились. Вырастили бы Машу вместе, а девочки Риты приезжали бы к нам на каникулы. Большая, странная, но семья. Может...

Но машину времени ещё не изобрели. И мне остаётся жить с этим грузом, с этой правдой, которая пришла слишком поздно.

Или еще есть шанс?

Глава 20

Музыка продолжает греметь, но звуки доходят до меня словно сквозь толщу воды. Приглушённые, искажённые. Только эхо реальности.

Смех гостей царапает слух, похожий на разбитое стекло. Я чувствую, как дрожат колени, как подкатывает тошнота к горлу. В груди — ледяная пустыня, которая расширяется с каждым ударом сердца.

Делаю шаг назад. Каблук цепляется за край ковровой дорожки, я едва удерживаю равновесие. Глаза жжёт, но я изо всех сил сдерживаю слёзы. Сглатываю. Горло сухое, словно наждачная бумага. Когда, наконец, нахожу голос, он звучит чужим — холодным, отстранённым:

— Спасибо за откровенность. Но ты со своей правдой опоздал на целую жизнь, Вань, — каждое слово даётся с трудом, но я заставляю себя продолжать. — Я столько лет жила в ненависти и сомнениях. Ты позволил мне самой себя разрушить. И я не смогу это забыть.

Разворачиваюсь резко, слишком резко. Подол платья обвивается вокруг ног, я чуть не спотыкаюсь. Но иду. Шаг. Другой. Третий. Спина прямая, подбородок поднят. Только бы дойти до двери. Только бы не обернуться.

Коридор встречает благословенной тишиной и полумраком. Тяжёлая дверь захлопывается за спиной, отсекая шум праздника. Я прислоняюсь к холодной стене, мрамор обжигает разгорячённую кожу сквозь тонкую ткань платья.

Ладони скользят по гладкой поверхности, ищут опору. Дыхание срывается — короткие, судорожные вдохи, которые не приносят облегчения. В груди что-то рвётся, распадается на острые осколки. Прижимаю ладонь к солнечному сплетению, пытаясь удержать себя от распада.

Слёзы, наконец, прорываются. Они текут по щекам, размазывая тушь. Всхлипываю, закусывая костяшку пальца, чтобы не закричать.

Правда. Я услышала правду. Но она не принесла облегчения — только сделала боль острее, невыносимее. Все эти годы ненависти, все ночи без сна, все слёзы — напрасно. Я сама, своими руками, разрушила то, что было самым дорогим.

Заставляю себя двигаться дальше. Мимо картин в золочёных рамах, мимо зеркал, в которых мелькает моё растерзанное отражение. Швейцар у выхода делает вид, что не замечает моего состояния, распахивает дверь с профессиональной невозмутимостью.

Ночной воздух бьёт по лицу ледяной пощёчиной. Москва встречает промозглым ветром, который пробирается под платье, заставляя кожу покрываться мурашками. Я вдыхаю полной грудью.

Машу такси почти вслепую. Жёлтый огонёк приближается, шины шуршат по мокрому асфальту. Проваливаюсь на заднее сиденье, называя адрес гостиницы механически.

Еду, прижавшись лбом к холодному стеклу. Москва проплывает за окном — размытым пятном неоновых вывесок. Глаза закрывать попросту боюсь. Остаться наедине с собой, кажется еще страшнее.

Телефон вибрирует в сумочке. Лена.

— Улечка, ты где? — голос подруги полон тревоги. — Я видела, как ты ушла.

Молчу, не зная, что сказать. Слышу музыку на заднем плане — свадьба продолжается.

— Ульян, прости меня, — Лена говорит быстро, сбивчиво. — Я предупреждала координатора несколько раз, чтобы отменила рассылку приглашений, но она продолбалась и отменила не того человека. Если бы я знала, что всё так получится...

— Ты не виновата, — выдавливаю из себя.

— Что он тебе сказал? — в голосе подруги слышится настороженность.

Закрываю глаза. Перед внутренним взором снова лицо Ивана. Измученное, полное боли.

— Прости, Лен. Пока не хочу об этом. Я тебя поздравляю, но давай завтра поговорим?

Отключаюсь, не дожидаясь ответа.

В номере сбрасываю туфли. Ноги горят огнём. Стою под горячим душем, пока кожа не начинает гореть. Вода смывает макияж, лак для волос, духи, но не может смыть воспоминания.

Заворачиваюсь в махровый халат и сажусь на кровать. Достаю телефон, заказываю билет на ближайший рейс в Краснодар. Домой. К Маше. К реальности.

Самолёт взлетает на рассвете. Под крылом остаётся город, где разбилась моя жизнь во второй раз. Стюардесса предлагает завтрак, но меня тошнит от одной мысли о еде. Пью только воду маленькими глотками.

Краснодар встречает теплом и солнцем. Здесь всегда зимует лето. Оно будто расслабилось, отпустило свою ядерную жару и, отдыхая в отпуске, дарит идеальный климат.

Дома тишина. Маша ещё в университете. Брожу по квартире как призрак. Сажусь на кухне в темноте. Не включаю свет. Сумерки крадутся через окна, превращая знакомые предметы в тени. Слушаю, как тикают настенные часы.

Ключ поворачивается в замке. Шаги Маши — лёгкие, пружинистые. Щёлкает выключатель, кухня заливается светом. Моргаю, привыкая к яркости.

— Мам? — голос дочери настороженный. — Ты чего в темноте? Плакала? Что произошло?

Она подходит ближе, и я вижу в её глазах — таких похожих на отцовские — тревогу. Мой ребёнок. Моя девочка. Которую я пыталась защитить от правды, но только сделала хуже.

— Я случайно встретила твоего отца.

Слова повисают в воздухе. Маша замирает, потом медленно садится напротив. Не говорит ничего, просто ждёт. И эта её взрослая выдержка разбивает последние преграды.

Начинаю говорить. Сначала медленно, подбирая слова. Потом всё быстрее,