Клетка - Ариша Дашковская

К вечеру мне стало плохо. От мыслей про то, как я неблагодарно назвал за глаза Астафьева, разболелась голова. А ещё думал про Лиса. Пусть Лису нравятся все эти ужасные, противные вещи, которыми он занимается с Астафьевым, пусть он работал в борделе, но он в сто, нет, в миллион раз лучше чем Игогоша. Да их и сравнивать нельзя.

— Не нравится мне твой вид, — озабоченно сказал Лис, помешивая чай. Игогоша закрылся в своей комнате, как моллюск в раковине, и не показывал из неё носа. Поэтому мы расслабленно сидели на кухне.

— Голова просто болит, — сказал и зашёлся кашлем.

Лис дотронулся до лба и выругался.

— Да ты весь горишь.

Начал набирать Астафьева. Потом Владимира Егоровича. Телефоны были вне зоны действия сети у обоих. Набрал Машу, подумал, и сбросил вызов.

— Что же с тобой делать? В скорую звонить нельзя, кто знает, что там у Вити с твоими документами. Это я во всём виноват. Не следовало тебя снегом растирать, — сокрушался он, пока я пытался осилить стакан молока.

После помог подняться мне, как тяжелобольному, пытался поддержать под локоть:

— Пойдем, приляжешь.

— Сам дойду, не маленький, — давясь сухим кашлем, прохрипел в ответ на заботу.

Лис велел мне ложиться в кровать, а сам притащил стакан с водой и жаропонижающее. Потом принёс графин с водой и таблетки про запас.

Голова раскалывалась, веки горели, из груди рвался кашель. Я отвернулся к прохладной стене, пытаясь отдать ей часть ненужного тепла. Почувствовал, что Лис сел рядом. Незаметно провалился в беспокойный сон, просыпался, озирался осоловело, и засыпал снова. Жарило и душило, как в печке. Губы пересохли. Дышалось с трудом. Если бы не прохладные нежные мамины руки на лбу, было бы невыносимо. Она отводила пряди, гладила по голове, шептала что-то успокаивающее, невесомо прижималась губами к волосам. Забирала жар, забирала боль.

— Мама! Мама! — позвал и прижался к ней всем телом, хотелось улечься на её груди, как в детстве и почувствовать себя защищённым и любимым.

Но мама почему-то чертыхалась и пыталась отодвинуться. С трудом разлепил веки, чтобы увидеть её, понять, почему она так странно себя ведёт. Её подёрнутое мутной дымкой лицо начало приобретать чёткость. Смотрело на меня обеспокоенно глазами Лиса и слабо улыбалось его губами.

— Лис! — прошептал радостно. Узнал, но продолжил жаться к нему. Милый, добрый Лис! Провел по его щеке пальцами. Мягкая. Обвел контур губ. Красивые. Их бы нарисовать. Потянулся к ним своими губами. Лис нахмурился, но не отстранился. Только плотно сжал губы.

— Пожалуйста, — прошептал, уткнувшись носом в его шею. — Пожалуйста.

Но Лис напрягся, застыл каменным изваянием. Захотелось плакать от обиды. Всхлипнул и сполз ниже, отвернулся и засопел. Неожиданно его ладонь бережно коснулась моей щеки. Я замер на мгновение, осознавая, а потом дёрнул плечом. Не надо меня утешать. Но его губы, кажущиеся прохладными, легко коснулись виска, потом прошлись по скуле, нежно захватили нижнюю губу. Сердце, бившееся учащенно из-за жара, совсем сошло с ума. Неумело, искренне ответил, поймал его пахнущий мятой судорожный вздох. Сам задохнулся от острой жажды продолжения. Но затрясся от нового приступа раздирающего кашля. После снова стал искать губы Лиса.

— Лучше спи, малыш, — шепнул Лис, целуя в мочку уха, обнял меня и заёрзал, устраиваясь поудобнее.

Проснулся от того, что кто-то осторожно тормошил меня за кисть. У кровати сидел Астафьев. Вид у него был встревоженный. Рядом стоял какой-то остроглазый сухонький старичок, с фонендоскопом поверх голубой рубашки. Убедившись, что я проснулся, Астафьев уступил место старичку, а сам отошёл к изножью.

— Давай, дружочек, измерим температуру, — старик протянул ртутный термометр. Помог справиться с футболкой и поставить градусник как нужно. Потом посмотрел на еле заметную серебристую полоску, зацокал языком, покачал головой. Выслушал лёгкие и заключил:

— Подозреваю пневмонию. Но окончательно подтвердить диагноз может только рентген. Желательно, очень желательно лечение в стационаре. Под постоянным наблюдением. Что я могу? Два раза в день приехать — и всё. Это не дело. Совсем не дело. Назначу курс антибиотиков. Хороших. Как только температура спадёт, нужно будет делать ингаляции. Температуру сбиваем. Водичку теплую пьём постоянно, мелкими глоточками. Кровь на анализы я сейчас возьму. Мочу подготовите завтра с утра. Раз уж не хотите по-нормальному, будем работать в таком режиме. Но это не дело.

Из его бормотания я понял только то, что у меня пневмония. Астафьев болезненно морщился при каждом моём покашливании. Диагноз его расстроил.

— Всё будет хорошо, вылечим, это не страшно, — успокаивал он не то меня, не то себя. — Эх, не уследил Алексей за тобой. Бестолочь. Я ещё побеседую с ним.

— Не надо, пожалуйста. Это я виноват, гулял по холоду. Каждый день.

— Вам вообще, молодой человек, беречься надо, — вставил своё экспертное мнение, которого не спрашивали, доктор. — Категорически нельзя простывать.

— Мне хотелось подарок быстрее опробовать, — попытался оправдаться.

— Значит, это вообще моя вина, — невесело усмехнулся Астафьев. — Порадовать тебя хотел. А вышло всё боком. Надо Машу вызванивать срочно.

— Только не Машу, — взмолился я. — Не надо её. И никого другого не надо.

— Что ж с тобой делать, когда смотришь жалобно, как кутёнок? Давай своими силами попробуем. Будем с Лёшей за тобой приглядывать. Карапет Оганезович, против не будете?

— Как не буду? Буду, конечно. Но вы же другого ответа ждёте. Так что если за два дня температура не перестанет подниматься выше 38, на постоянном квалифицированном медицинском контроле буду просто обязан настоять.

Взяв кровь из вены и вколов болючий укол в задницу, доктор поспешил удалиться. Астафьев ещё немного посидел, помолчал, подоткнул заботливо одеяло, и, наконец, ушёл. Тогда я смог вздохнуть спокойно.

Больше всего мне хотелось остаться наедине со своими мыслями. Подумать о своём сне. Содержание сна было весьма странным, но при воспоминании о нём тепло волной разливалось по телу. И в этом было стыдно себе признаться. Приснится же такое. Без сомнения, это всё из-за разговоров с Игогошей. Нужно спросить у Лиса, не трогал ли его случайно. Да, если трогал, он сам расскажет и обсмеёт.

Лис пришёл ближе к вечеру, заглянул спросить, всё ли у меня в порядке, не нужно ли чего. Я попросил посидеть немного со мной, потому что мне скучно. Он присел на кровать, прикоснулся губами ко лбу, проверяя на всякий случай температуру. Сразу бросило в жар от всколыхнувшихся в памяти картинок из сна. И подумалось с ужасом, а вдруг это правда? Вдруг лез к Лису? Вдруг целовал его? Невозможно, но вдруг?

— Вчера мне снилось всякое, —