Развод в 45. Предатель, которого я любила - Лила Каттен
– Ты что, вообще охренела?
– Артур, держи себя в руках.
– Не трогай меня, я сказал. Вы больные? Оба. Лена, это наша мама. Твоя мама… – я услышала его всхлип.
Теперь мне хотелось его позвать, но мой голос пропал…
– Валите отсюда. Оба.
– Брат…
– Проваливай к своей Вере вместе со своим отцом. Вон! – его крик пронзил все пространство и окончательно разорвал мое сердце.
Послышались шаги по коридору. И шорох, словно он скатился по двери на пол.
Нас разделяла тонкая дверь еще какое-то время. Затем сын поднялся и… вошел.
Мы столкнулись взглядом. Его – красные от слез, и мои, уверена, тоже.
Он знал, что я слышала. Он знал, что мне больно.
– Зачем молчала-то, мам? – спросил, грустно опустив плечи. – Не надо было.
– Прости.
Глава 29
– Ты снова приехал, – улыбаясь, смотрю на Артура, который, поблагодарив врачей центра, проводил меня до дверей и вернулся.
Он делает вид, что не злится, что всё в относительном порядке, но я знаю. Внутри у него всё кипит. И злится он, к тому же, частично на меня.
– Надо было и не уезжать, – бормочет он себе под нос, вытаскивая вещи из сумки. – Дурацкая учёба…
Когда он так делает, в такие моменты я словно смотрю на маленького мальчика-подростка, который делал точно так же, пока не успокаивался достаточно, чтобы поговорить.
– У меня не в порядке ноги, а не слух, сынок. И вещами займётся Лида. Ты можешь присесть, – кидает острый взгляд через плечо и снова отворачивается. – Ненадолго?
Он замирает, стоит ко мне спиной, чуть сгорбившись. Словно собирает силы.
Поэтому я не хотела, чтобы он узнал о ситуации. Артур склонен чрезмерно оберегать и идти против всего ради этого. А учёба – это очень важно. Я не могла допустить, чтобы он сейчас был в таком положении. Они с Леной очень разные в этом плане. Дочь всегда поверхностно воспринимала многие вещи.
Сын разворачивается и смотрит на меня обиженно.
С момента в больнице, как он вошёл в палату, минуты закрутились в сплошном хаосе. Пришёл врач. Меня выписали и… нам поговорить не удалось.
Сейчас нам это сделать придётся.
– Я злюсь, – говорит он сквозь стиснутые накрепко челюсти.
– Я тоже… почти постоянно, – уверяю его. – Я ужасно злюсь, даже когда улыбаюсь или смеюсь. Так бывает.
На самом деле, сложно не злиться. Потому что невольно задаёшься вопросами, на которые нет ответа. И приходит на эти пустоты, заполняя каждую, – злость. Даже не боль.
Но от злости тоже устаёшь. Она выматывает так сильно, что потом и на неё хочется наплевать, и на заданные ранее вопросы.
– Мама, – он вздыхает и падает в кресло у окна. – Когда ты так об этом говоришь, такое ощущение, что я слушаю доклад на тему эмоций.
Мои губы растягиваются в улыбке.
– Это не смешно.
«Знаю, сынок. Но мне так проще, порой, оставаться собой», – отвечаю ему мысленно.
– Когда ты успел повзрослеть?
– Только не надо об этом. Я знаю, что ты пытаешься сделать. Почему ты их прикрывала… сколько? Два месяца?
– Артур.
– Нет, мам. Даже не пытайся меня успокаивать. Особенно эта коза. Уж ей стоило всыпать, – он чуть ли не рычит. – Хотя нет, оба они… А отец? Как ты узнала? Надеюсь, он не притащил её сюда, в дом. Я не посмотрю на то, что он отец.
Из лёгких вырывается воздух, как в тот день, когда услышала всю ту грязь о Никите и другой женщине.
– Нет, что ты. Эта… любовница. Сестра мамы одной из моих учениц.
– Зашибись. Он вообще… – сын закрывает лицо руками.
Мне кажется, я вижу, как его трясёт. Но такова правда.
– Артур.
– Ну что? – смотрю на него не строго, а скорее испытующим взглядом. – Ладно, молчу. И что, эта мать ученицы всё тебе рассказала?
– Нет. Но у нас было занятие с Кариной, и дверь девочки осталась приоткрытой, а они говорили… громко и ясно.
– Жесть. Поверить не могу, что папа на эту фигню купился. Значит, нарочно дала о себе знать.
– Видимо, да.
Закрываю глаза, потому что самой себе кажусь какой-то ущербной и слабой.
– А было это когда?
– Разве это важно?
– Конечно важно. Я уехал в августе. Он сказал, что ты сразу подала на развод. Значит, незадолго до моего отъезда ты узнала об этом.
– В апреле.
– Что? И ты молчала всё это время?
– Артур…
– Мам, блин, – он чуть ли не подпрыгнул с кресла. – Ну хватит уже защищать меня, других.
– Больше не буду. Ты прав. Я… в общем-то, я так и хотела поступить.
Примирительно замолкаю. Думаю, ему стоит выговориться.
Сын начинает ходить по комнате, словно куда-то опаздывает.
– С апреля он с ней… – его губы поджаты, а пальцы в кулаках до белых костяшек. – Поэтому пропускал все ужины, – сын не спрашивает, он просто делает все выводы сам. – Обвинял тебя в аварии, а сам… Я ненавижу его, ма. Честно ненавижу. Ты должна была сказать, а не молчать.
– Артур, это уже есть.
Он замирает на полушаге и смотрит на меня. Затем внезапно подходит и садится на край кровати. Берёт мою руку в свои ладони.
– Пообещай.
– Что?
– Только не прощай его. Ты встанешь на ноги, я тебя отсюда заберу. Забудем про этот дурацкий город, но отца не прощай. Он тебя бросил. Ленка тоже дура. Я ей ещё дам подзатыльник, но отец…
Мне так нравится, когда он утвердительно говорит о том, что я встану на ноги. Каждый раз это не «если», а «когда», и это, наверное, вдохновляет больше всего.
– Не прощу. Не смогу, если честно. А если бы и захотела, делить мужчину с ребёнком, это… Я и не знаю, как назвать.
– С каким ребёнком?
Мои глаза округляются. Пытаюсь вспомнить, было ли в разговоре за стеной в больнице о ребёнке хоть слово, и не припоминаю.
– Женщина Никиты беременна. Он сказал, что порвал с ней в какой-то момент, но она объявила о своём положении, и он умолял не разводиться.
Артур без каких-либо эмоций, кроме сильнейшей ярости, встаёт, отпускает мою руку, положив её на постель. Затем разворачивается и выходит.
Дверь не успевает закрыться, как входит Лида.
– Чего это с ним?
– Лида… прошу тебя, останови его. Если он сейчас поедет к Никите, то боюсь, будет беда.
Она тут же выскакивает из комнаты