После развода не нужно возвращать - Катя Лебедева

- Никогда, — повторяю я беззвучно, глядя на него. На его усталое, серьезное лицо, на тени, залегшие под глазами, на твердый, но уже не надменный подбородок. —  Ты подарил мне свободу, Глеб, — говорю я наконец, и голос мой звучит тихо и неуверенно. — Полную финансовую независимость. Все, о чем я могла мечтать все эти годы. Почему? Почему сейчас?

Он не отводит взгляда. Его руки лежат вдоль тела, он не пытается меня касаться, не делает резких движений.

- Потому что я наконец-то понял разницу, — отвечает он так же тихо. — Я понял, что нельзя вернуть тебя, просто поставив перед фактом. Заперев в новой, пусть и золотой, клетке. Ты не та женщина, которую можно купить. Я пытался когда-то, и потерял тебя. Теперь я пытаюсь дать тебе крылья. А дальше… твой выбор. Лететь одной. Или… позволить мне лететь рядом.

От этих слов перехватывает дыхание. Это так не похоже на того Глеба, шантажировал меня и давал неделю. Это голос мужчины, который прошел через боль и страх и что-то важное в себе сломал, чтобы построить заново.

- Я испугалась сегодня, — признаюсь, глядя на огонек фонаря, отражающийся в его глазах. — Когда этот мужчина сказал, что ты уехал… Я подумала, что это конец. Что ты просто откупился и ушел. И эта мысль… она была ужаснее, чем все твои ультиматумы.

Он медленно, очень медленно поднимает руку и касается моей щеки. Его прикосновение обжигающе теплое на холодной коже.

- Прости. Я не хотел причинять тебе боль. Я просто… мне нужно было разорвать эту связь с прошлым, и начать все с чистого листа. Вот здесь.

Он обводит рукой пространство вокруг нас — потрескавшийся асфальт, старую скамейку, тусклый свет фонаря.

- Здесь, у твоего дома. Где мое единственное настоящее богатство.

Я закрываю глаза на секунду, вдыхая аромат цветов и холодный воздух.

- И что же теперь? — спрашиваю, открывая глаза. — Что будет дальше, Глеб? У нас есть общая дочь, шесть лет боли позади и… и это странное перемирие между нами. Куда нам двигаться?

Он смотрит на меня, и в его взгляде появляется решимость, смешанная с уязвимостью. Он делает глубокий вдох.

- Дом, — говорит он твердо. — Мне нужен дом, Ева. Не пентхаус, не апартаменты. Не место, где я ночую. А место, куда я возвращаюсь. Где пахнет твоими духами и печеньем, которое печет Алиса. Где слышен стук по клавиатуре, когда ты работаешь. Где наш сын может прийти без приглашения. Где я могу просто сидеть и слушать, как ты дышишь во сне.

Он опускается на одно колено. Прямо здесь. На холодном асфальте, под удивленными взглядами соседей в окнах. Сердце замирает, а потом начинает биться с такой силой, что, кажется, его стук слышно на всю улицу.

- Я не буду просить тебя выйти за меня, — говорит он, глядя снизу-вверх. — Потому что это звучало бы как очередное условие. Как приказ. Я прошу тебя… позволить мне быть твоим мужем. Снова. Позволь мне каждое утро просыпаться рядом с тобой и засыпать, обняв тебя. Позволь мне завтракать с тобой и Алисой, помогать Матвею с его проектами, ругаться из-за разбросанных игрушек и смотреть с тобой дурацкие сериалы по вечерам. Позволь мне строить наш дом. Из наших общих воспоминаний, из нашего терпения, из нашей любви. Если она еще осталась. Если ты можешь найти ее в себе для меня.

Я смотрю на него, сильного, властного Глеба, стоящего на коленях в грязи у моего подъезда, и вспоминаю его лицо в больнице после аварии, его терпение последний месяц, его взгляд, полный ужаса, когда машина Иры неслась на нас, и понимаю, что та стена из обиды, которую я так тщательно выстраивала все эти годы, пропала.

Слезы наворачиваются на глаза и катятся по щекам, и я даже не пытается их смахнуть.

- Вставай, — шепчу, но он не слушает меня. — Пожалуйста, вставай.

И все же он медленно поднимается.

- Я не могу обещать, что все будет легко, — говорю, глотая слезы. — Что я сразу все забуду. Боль еще здесь, — и показываю на сердце. — Она живет во мне, и с ней придется договариваться.

Он молча кивает, давая мне договорить.

- Но… — я делаю глубокий, прерывистый вдох, — но я тоже хочу дом. Я так устала от одиночества. Так устала быть сильной всегда и во всем. И я… я тоже хочу засыпать и просыпаться с тобой. Хочу, чтобы Алиса видела нас вместе не только на прогулках в парке. Хочу, чтобы у Матвея наконец-то появился отец, на которого он может рассчитывать.

Я смотрю ему прямо в глаза, вкладывая в свои слова всю оставшуюся смелость.

- Да, Глеб. Я позволяю. Я позволяю тебе быть моим мужем. Давай попробуем. По-настоящему. С чистого листа.

И в этот миг, когда я говорю эти слова, страх, обида, исчезают.

Глеб закрывает глаза на мгновение, и по его лицу словно проходит судорога облегчения. Он не улыбается, нет. Он просто смотрит на меня, и в его взгляде счастье.

Он нежно берет мою руку, ту, что сжимает папку с документами, и осторожно разжимает пальцы. Папка с грохотом падает на асфальт, но нам уже нет до нее дела. Он прижимает мою ладонь к своей груди, и я чувствую под пальцами ровный, сильный стук его сердца.

- Спасибо, — говорит он хрипло. — Спасибо, что даешь мне этот шанс.

Мы просто стоим так, посреди осеннего вечера, держась за руки, как два корабля, нашедшие наконец друг друга после долгого и страшного плавания.

И это только начало.

Наше начало.

Эпилог

Ева

Зал гулко шумит, наполненный торжественным гомоном, запахом духов и дорогих парфюмов, смешанным с легкой пылью, поднятой сотнями ног.

Я сижу на жестком бархатном кресле, вжавшись в спинку, и крепко держу за руку Глеба, будто она единственный якорь в этом море счастья и щемящей ностальгии. Он успокаивающе водит по моим костяшкам, по тонкой коже, чувствующей каждое прикосновение, своим большим пальцем.

Этот простой, давно ставший естественным жест, до сих пор вызывает во мне волну покоя, которая гасит внутреннюю дрожь, напоминая, что все бури остались далеко позади, отшумели, подарив нам это хрупкое, выстраданное счастье.

Матвей с женой и сыном ждут нас на порожках дворца, потому что их рейс задержали, и сюрприз старшего брата на выпуск сестренки сорвался. Но все равно, главное, что в принципе приехал.