Клетка - Ариша Дашковская

— Бедный, да ты весь дрожишь, — не переставая поглаживать, он устроил меня на мягких подушках и заботливо укрыл стеганным шёлковым покрывалом в нелепых алых розах. Сам сместился на пол и опёрся предплечьями на кровать. Рассматривал меня так, будто только сегодня увидел.

Мне было всё равно, что происходит. Будто уже умер. Будто сердце успело совершить прыжок и разбиться на сотни кровоточащих осколков, а глупое тело, пустое и безразличное ко всему, задержалось здесь. Слова тяжело оседали в воздухе. Я их слышал. Но они не затрагивали меня. Внутри была пустота.

— Мальчик, невозможно красивый мальчик. Такое счастье смотреть на тебя, — он говорил, не переставая, водил тыльной стороной ладони по щекам, по губам. — Прекрасен. Как ангел прекрасен. Я таких никогда не видел. Чистый, невинный. Другие всегда хотели от меня денег. Чем больше лимит на кредитке, тем преданней взгляд и достовернее сыграно обожание. Ты не они. Тебе не интересно, сколько у меня на счете. Ты сможешь увидеть меня настоящего.

— Подвинься, — он поднялся с пола и прилег рядом, на кровать. Вмял локоть в подушку и установил голову на кулак, устраиваясь поудобнее. Пальцы поверх покрывала поглаживали меня. — Не бойся меня. Я тебя не обижу. Я хочу подарить тебе крылья.

Какое-то время он молча смотрел на меня. Хотелось отгородиться от его взгляда, опустив веки, но я таращился на него, впервые рассматривая в деталях. Если глаза Лиса были тёплые, медовые, словно источающие внутренний свет, то у Астафьева — холодные, серые, льдистые, под серебристыми кустистыми бровями, сходящимися на переносице. Лоб пересекали несколько неглубоких поперечных морщин. Остальное лицо морщины не затронули. Щеки покрывала стальная щетина. Обычно он гладко брился. Но, видимо, на выходных решил расслабиться. Губы невообразимо тонкие, особенно верхняя. Бабушка всегда говорила, что люди с такими губами жадные, и зимой у них снега не выпросишь. Волосы коротко стриженные, с пробором сбоку, отливали серебряной проседью. Все вместе создавало вид холодного во всех отношениях человека. Но его прикосновения оказались не леденящими, а горячими.

Он потянулся ко мне, приложил лоб к моему, потом коснулся кончиком носа щёк, несколько раз глубоко вдохнул, будто принюхиваясь. Дотронулся губами до моих губ. Застыл на мгновение. А потом втянул нижнюю губу, мягко прихватив её своими. Моя голова резко дёрнулась в сторону. Он прикоснулся к щеке рукой, легко погладил.

— Не отталкивай меня. Умоляю! Позволь касаться тебя. Столько месяцев я смотрел на тебя, борясь с собой. Боясь потерять твоё доверие и не вернуть его.

— А как же Лис? — сипло выдавил я.

— Кто? — он удивился.

-Лёша, — назвал имя, кажущееся совсем незнакомым. Для меня он был Лисом и никем больше.

Он усмехнулся.

— Алексей как раз из своры тех, кто готов прогнуться в любую позу, чтобы поюзать чужую кредитку.

— Неправда. Он не такой.

— Ты не замечаешь чужих недостатков, потому что душою чист. Я бы очень хотел, чтобы твоя чистота благодатью небесной осенила мою душу. Не отвергай меня. Иначе погибну.

Он снова завладел губами. Но теперь его поцелуи были настойчивей. Я стиснул зубы, не пуская его дальше, но его это нисколько не смутило. Он переключился на шею. Покрывал поцелуями чувствительную зону за мочкой уха, спускался ниже до ключиц. Рука его в это время одним движением спустила мои штаны и коснулась паха.

— Не надо, — тихо взмолился я.

— Не бойся. Я ничего дурного не сделаю. Хочу приласкать тебя.

Он ощупывал член, мягко сжимал яички, прерывисто дыша в шею и уговаривая меня расслабиться. Видимо, не помогало. Поэтому, оставив шею в покое, его голова сместилась к паху. Губы обхватили член в кольцо и опустились вниз до основания. Пара движений вверх-вниз, и орган, значительно увеличившийся, уже не помещался во рту полностью. Тогда Астафьев обхватил его рукой, помогая себе. Потом поднял глаза и перехватил мой взгляд. Язык его стал выписывать круги по головке, прошёлся, виляя, по уздечке. Выделившуюся капельку смазки он слизал. Прикрыл глаза, причмокнул губами. Будто напиток богов вкусил. Извращенец чёртов. Потом он снова накрыл головку ртом, втягивая ее, создавая щеками вакуум, и я уже не мог думать связно. Пальцы, судорожно скрючившись, сминали простынь. Прикусывая губы, безуспешно пытался сдержать стоны. Его язык был везде: проходил по стволу, кружил по головке, успевал обласкать яички. Только язык покидал ласкаемую зону, чтобы перейти к другой, ему на смену умело приходили руки. На несколько мгновений Астафьев отвлекся, стукнул ящик прикроватной тумбочки. Теперь его пальцы заскользили гораздо мягче. Поглаживания сместились под яички. Палец прошёлся между ягодиц и вдруг скользнул вовнутрь. Я сжался и попытался избавиться от него. Заметался по подушке в протесте.

— Тише, тише. Так будет намного ярче. Тебе понравится.

Губы его снова вернулись на место. Неприятные ощущения быстро сменились волной сладкой судороги, пробегающей по всему телу. Еще движение. Накрыла следующая волна. Пятки ёрзали и молотили по бязи простыни. Пальцы на ступнях поджимались до боли. Я больше не мог терпеть эту пытку. Под последний, самый громкий стон, член пульсирующими толчками излил сперму в руку Астафьева. Он снова потянулся к тумбочке, достал влажные салфетки, вытер руки, потом меня. Отшвырнул салфетки в сторону. И снова припал к паху. Зарылся носом в курчавые волосы.

— Ты так одуряюще пахнешь, — хрипло произнёс он.

Действительно, извращенец.

Дотронувшись напоследок губами до уже опавшего члена, он вернулся на подушки.

— Спасибо тебе. Ты не представляешь, как я счастлив, — он заглянул мне в глаза. Что хотел там увидеть?

— Позволь мне снять с тебя футболку. Я хочу чувствовать твоё тело. Хочу любоваться им.

Я пожал плечами. Глупо было бы после того, что произошло, кричать: «Не трогайте меня! Оставьте как есть. Мне и так хорошо»

Он стянул футболку. Хотел положить на тумбочку, но она упала мимо. Следом полетел его джемпер. Штаны с меня он успел стащить полностью когда возился внизу. Сразу же сгреб меня, прижимаясь всем телом, впечатываясь в меня. Его пальцы блуждали везде, изучали, ощупывали, ласкали. Я же лежал, как статуя, вытянув руки по швам. Даже тогда, когда он принялся выцеловывать меня, покрывая поцелуями руки, грудь, живот, ноги. Когда не осталось ни одного не затронутого им места, он устроился позади меня, стал терзать губами шею, плечи, спину. Руками оглаживал ягодицы. Палец его подозрительно влажный скользнул между ними. Мягко массировал, успокаивал. А потом я вскрикнул от резкой обжигающей боли.

— Потерпи. Сейчас все пройдет. Прости я не смог сдержаться. Если