Шестнадцать - Анна Чиж-Литаш
Она поднимает пустую бутылку с земли и идет на свет фонарей знакомой аллеи. Она идет домой.
Таня
Похороны состоялись в понедельник. Людей пришло так мало, что они поместились бы в тамбуре перед входом в квартиру. Почему-то не появились родственники. Таня обзвонила всех, но никого из них не было.
«Наверное, были заняты», — размышляла девушка, шагая по дорожке кладбища.
Немного кружилась голова и путались мысли. Стук каблуков нарушал тишину, поэтому она часто останавливалась и пыталась идти на цыпочках. У нее не получалось, спотыкалась.
— Нельзя шуметь. Это плохо! — посмотрела на длинную аллею, которая вела к выходу, остановилась и огляделась по сторонам: позади шли две женщины.
— Да наплевать! — Таня сняла обувь и пошла в сторону выхода. Босиком. Бесшумно. Прижимая к груди сапоги, которые мама подарила ей два месяца назад.
Умерла тихо, во сне. Без слез и стонов. Она не знала, что люди могут так уходить. Была уверена, что им больно, их лица искажают гримасы, а еще они плачут. Все оказалось наоборот. Мама просто уснула с улыбкой на губах, а утром не проснулась. Таня долго будила ее. Сначала несколько минут просила проснуться, потом трясла за плечо, затем пыталась стащить с кровати. Когда поняла, что мама не проснется, впала в ступор. Тишину в квартире нарушали звонки. Такие редкие, что их можно было пересчитать на пальцах одной руки. Какое-то время она сидела возле телефона в коридоре. Специально принесла табуретку из кухни. Была уверена, что люди начнут звонить, соболезновать и предлагать помощь. Но больше всего ждала звонка от папы. Точнее, от мужчины, который видел ее в первый и последний раз шестнадцать лет назад. Она была убеждена, что если он узнает о смерти мамы, то обязательно поможет, а может, даже заберет Таню к себе.
Не забрал. Не приехал. И даже не позвонил.
Первые дни Таня думала, что ему не передали. А потом устала думать и ждать. Еще через две недели перестала бороться за свою свободу и согласилась поехать в детский дом. Но больше всего замучилась умолять бабушку и тетю забрать ее жить к себе.
Таня была измотана переживаниями. Поэтому, когда за ней приехал социальный педагог, спокойно села в машину, бросив под ноги две небольшие сумки с вещами. Она не подошла попрощаться к девочкам, которые стояли на тротуаре возле подъезда и плакали. У нее не было сил обнимать их, кивать головой в ответ на сочувственные слова и повторять, что все когда-нибудь обязательно будет хорошо.
Она знала, что уезжает ненадолго. Всего полтора года, затем сможет вернуться в свою квартиру и начать жить заново. Без мамы, стыда и с планами на будущее.
Таня закрыла дверь и посмотрела на сумки. Она взяла все, что у нее было. Хотя, нет. Кое-что оставила. Новую шубу и сапоги, которые подарила мама.
Карина
Она ударила по металлической банке с такой силой, что та отлетела на метров десять. На носу новых ботинок остался рубец. Карина посмотрела на царапину и равнодушно хмыкнула. Взгляд на часы — половина седьмого. Она пришла на полчаса раньше.
— Какого лешего я здесь делаю! — Карина стояла перед дверью нового кафе, из которого доносились запахи кофе и свежей выпечки. Она облизнула губы, вспомнив, что за день успела съесть лишь бутерброд с колбасой и выпить кружку холодного чая.
Увидела его издалека. Высокий, как всегда невероятно красивый и с лучшей улыбкой на губах.
— Привет, милая, — он наклонился, чтобы обнять ее.
— Не называй меня милой! — она уклонилась от объятий. — Мы договаривались на семь часов, зачем ты пришел так рано?
— А ты? — он рассмеялся.
— Не вижу ничего смешного! Я просто раньше освободилась с занятий.
— С каких?
Карина замялась.
— По английскому. Хочу поступать в лингвистический.
— Лучше на экономический. Продолжишь дело отца.
— У тебя будет кому продолжить дело. Скоро появятся наследники, вот и перепишешь на них свое состояние.
— Каринчик… — он склонил голову набок и улыбнулся. — Может, хватит?
— Я еще даже не начинала, — она продолжала ковырять носом ботинка землю возле бордюра.
— Пошли, — он кивнул в сторону дверей. — Выпьем по чашке какао. Пошли, пошли, — он взял ее под руку и повел к дверям кофейни.
Внутри было тепло и пахло сдобой. Карина глубоко вдохнула аромат и слегка улыбнулась. Они сели за круглый столик в конце зала.
— Просто выслушай меня. Я не прошу прощать меня, лишь хочу, чтобы ты услышала. Иначе не смогу жить нормально.
— Ты не сможешь?
— И ты тоже, — он перебил ее.
Карина прикусила губу.
Он волновался. Заметила это еще на улице, когда раз пять поправил воротник пальто и раз десять провел широкой ладонью по густым волосам.
— Говори, — она откинулась на спинку стула, сложив руки на груди.
— Как у тебя дела?
— Слушай, — она резко наклонилась вперед. — Я не собираюсь тебе рассказывать, как у меня дела, чем живу, с кем встречаюсь и что ем. Пришла сюда только потому, что мама попросила. Поверь, она очень сильно попросила. Ясно? — она удерживала взгляд на его растерянном лице. — А теперь говори.
Небольшая пауза.
— Я познакомился с твоей мамой, когда нам обоим было по восемнадцать лет. Она была такая красивая. Помню, как сейчас: длинный изумрудный хлопковый сарафан, русые волосы, заплетенные в косу. Она могла рассмешить меня одной лишь фразой. Я всегда смеялся до слез, — он сделал паузу и жестом подозвал официанта. — Чашку экспрессо и круассан. Что ты будешь?
— Ничего, — буркнула она, проглотив слюну.
— Не дури, поешь!
Карина подняла глаза на официантку:
— Большую кружку какао и два круассана.
Он ухмыльнулся. По-доброму.
— Я просто ничего не ела с утра.
— Я знаю. Ты всегда злая, когда голодная.
— Нормальная я.
— Я очень сильно любил твою маму. Даже не знал, что так можно любить. И сейчас тоже люблю.
— Да ладно!
— Да. Только теперь это другая любовь. Она, пожалуй, даже сильнее, чем та, юношеская.
— Тогда почему ты ушел, если любишь ее до сих пор.
— Я не знаю, — он пожал плечами. Просто захотел изменить свою жизнь.
— Получилось?
— Да. Но мне грустно. Безумно грустно. Я хочу общаться с тобой, как раньше. Да, я поступил плохо. Но я так поступил, потому что это моя жизнь. И хочу прожить ее так, как хочется мне. Я люблю тебя,
