Клетка - Ариша Дашковская

Ага, расскажи мне.

— Даша, помогите мне встать.

— Я не уверена, что у нас с вами что-то получится. Вам, конечно, все это время делали массаж, чтобы мыщцы не атрофировались, но не факт, что вы сможете подняться.

Все же она подошла, помогла откинуть в сторону лёгкое одеяло и спустить ноги на пол. Я искренне порадовался, что на мне оказалась одежда — серые домашние штаны. Иначе вышло бы неловко.

Ноги, правда, не хотели меня держать. Я заваливался на хрупкую Дашу, которой неведомым образом удавалось не уронить меня. Кое-как мы доковыляли до заветной двери. Проще было согласиться на утку и не мучить так ни себя, ни бедную девушку.

Даша открыла дверь и собиралась войти следом.

— Ну уж нет. Тут я сам справлюсь.

— Уверены? Если что-то не будет получаться, сразу зовите.

От Даши избавиться удалось, но камера неумолимо наблюдала за мной сверху.

— Додумались, где повесить, извращенцы.

Санузел был вполне приличный. Явно не трехкопеечный кафель, душевая. На полочке шампунь, зубная паста и запакованная щётка. На раковине дозатор с жидким мылом. Из зеркала на меня смотрел кто-то, кто мной не являлся, исхудавший, с отросшими засаленными волосами, запавшими глазами. Борода у меня не росла, хоть в этом мне повезло.

Обратный путь мы проделали гораздо быстрее.

— Чуть не забыла, — уже в дверях притормозила Даша, — если захотите, чтобы вам почитали, можете сказать мне или другой сиделке. У нас хорошая библиотека. А еще можно слушать музыку. Классика разрешена любая. Иная музыка по согласованию с лечащим врачом. Есть специальные записи для релаксации.

— А рисовать можно?

— Если доктор разрешит, — она ещё раз улыбнулась и вышла, а я остался наедине со своими мыслями.

Доктор моему желанию особо не противился, сказав, что если я обещаю не тыкать никому в глаз карандашом, то ближе к вечеру занесут всё необходимое. Ещё не стемнело, а на столе уже лежали коробка с карандашами и скетчбук. Несколько раз забегала Даша. То заботливо скармливала мне таблетки, то пыталась впихнуть в меня творожную «запеканочку с джемиком». На несколько ложек ей всё же удалось меня уговорить, а после я попросил подать альбом и простой карандаш. Она догадливо подала ещё и ластик. На её лице отобразилась короткая борьба между любопытством и чувством такта. Такт победил, и с некоторым сожалением девушка ушла.

Я вертел скетчбук в руках, не решаясь открыть и думая, какая странная эта больница. Весь персонал вышколенно-вежлив и даже заботлив. Кормят на убой. И как они считают, вкусно. Книжечки, статуэточки, картиночки. Как говорила Даша, есть библиотека, спортзал, бильярдная и бассейн. Здесь «прячутся от суеты» — так она и выразилась — довольно известные люди. Странно, почему эти «известные люди» не прячутся там, где стены с облупленной, грязной краской, где санитары выражением лиц больше похожи на тюремных надзирателей. Надо посоветовать. Туда суета не проникает. Там царит безысходность.

Глянцево-серая обложка скетчбука всё же откинулась в сторону, обнажив чистый желтоватый лист. Грифель вычерчивал бесцельные кривоватые линии. Рука мелко подрагивала, наверное, из-за лекарств. Шедевра сегодня не получится. Ну и пусть. Мне всё равно. Рядом со мной лежал шарф самого близкого мне человека, но внутри не болело, будто выстыло. Показалось, что я разом забыл всё, что к нему чувствовал. Вдруг я вот так забуду когда-нибудь даже его лицо, его улыбку, его смех. Вдруг у меня от него больше ничего не останется. Только сейчас я заметил, что, задумавшись, сгрыз до мяса ноготь на большом пальце. Зашипел, запоздало ощутив пульсирующую боль.

Через несколько часов борьбы с карандашом, упрямо выводящем неверные штрихи, на бумаге проявились знакомые черты. Насмешливые глаза, тонкий прямой нос, красиво очерченные губы, светлые пряди, спадающие на лоб. Провёл по лицу пальцами, цепляя расплывающиеся по листу неровные мокрые пятна… Скетчбук полетел в стену.

Постепенно силы возвращались ко мне. Теперь после прогулок в уборную и обратно мне не хотелось рухнуть на кровать и лежать без движения, восстанавливая дыхание. Комната перестала плыть и кружиться при каждом подъеме с постели. У меня даже получилось более или менее сносно искупаться. Даша предлагала помочь, но без особого энтузиазма. Видимо, сама чувствовала себя неловко. Но она честно отстояла под дверью, реагируя на каждый подозрительный звук, а у меня как назло всё падало из рук — то шампунь, то мыло, то лейка душа.

Высохшие волосы торчали и пушились. Даша предложила вызвать парикмахера.

— Я бы и сама могла попытаться вас подстричь, но боюсь, что будет только хуже. Нет, вы не подумайте, клиника ничего не берёт себе. Вы просто оплатите парикмахеру за стрижку и выезд.

— Даш, а кто оплачивает моё пребывание здесь? — я догадывался, просто хотелось услышать подтверждение.

— Несколько раз я видела здесь вашего отца. Поэтому логично предположить…

— Вот пусть и платит. Включайте в счёт стрижку.

Упоминание об «отце» полыхнуло по сердцу ненавистью. Хотелось бы забыть о нём навсегда. Я бы согласился вернуться в обычную дурку и каждый день видеть круглую, как блин, рожу Роди, только никогда, никогда не слышать больше об Астафьеве и не видеть его.

Руки вцепились в махровое полотенце, висевшее на шее. Зубы стиснулись до скрипа. Заметил распахнувшиеся глаза Даши, которая тут же выскользнула за дверь, а через пару минут забежали санитары. Болезненный укол в плечо. И только через какое-то время я смог разжать пальцы. Улегся, уткнулся носом в шарф, прижал его к себе и, наверное, уснул. Шарф спас меня. Тепло Лиса, которое он сохранил, уберегло меня от приступа безумия.

Не только шарф стал моим оберегом. Меня хранили изображения Лиса. Вскоре вся комната была завешана карандашными рисунками. Даша принесла двусторонний скотч, уже нарезанный на прямоугольники. Ножницы психу конечно же никто не доверил.

Я рисовал целыми днями. Сперва заклеил рисунками весь шкаф. Потом перешёл на стены. Мне никто не запрещал. Видимо, просто молча включили компенсацию за порчу стен в счёт. Даше нравились мои рисунки. Она внимательно рассматривала их, но вопросов не задавала. А если бы задала, то не знаю, хватило ли бы сил что-то ответить.

По вечерам либо Даша, либо Вера Семёновна читали мне книги. Я просил что угодно, только не классику. В школе она вызывала у меня уныние. Герои постоянно ныли, страдали, были чем-то недовольны, искали ответы на вечные вопросы «кто виноват?» и «что делать?». Нет, чтобы перестать копаться в себе и просто начать жить, наплевав на условности.

Поэтому с Дашей мы сошлись на фантастике, но Вера Семёновна, вторая сиделка, рыхлая, полная женщина, лет пятидесяти сдаваться не