Не развод, а война (СИ) - Вишневская Дана

Руслан встаёт, его лицо каменеет ещё больше.

— Я не сбегаю. Я принимаю реальность.

— Какую, блин, реальность? — срываюсь я. — Что ты слабак, который не может справиться со своими страхами?

— Реальность того, что мы причиняем друг другу только боль!

— Потому что ты не даёшь нам шанса! — кричу я. — Ты сдался ещё до того, как мы начали!

Мы стоим друг напротив друга, как два бойца перед последним раундом. Только я готова драться, а он уже махнул на всё рукой.

— Знаешь что, Руслан? — голос мой становится тише, но от этого не менее ядовитым. — Ты точная копия своего отца. Такой же эмоциональный калека.

Что-то дрогнуло в его глазах, но он быстро взял себя в руки.

— Возможно. Но я хотя бы это признаю.

— И что с того? Толку от твоего признания, если ты ничего не делаешь?

— А что я должен делать? — он делает шаг ко мне. — Притворяться, что всё хорошо? Играть счастливую семью, пока мы не убьем друг друга окончательно?

— Ты должен бороться! — кричу я ему в лицо. — Ты должен хотеть нас спасти!

— Я не знаю, как!

Эти четыре слова повисают в воздухе между нами. Впервые за всё это время я вижу в его глазах не злость или равнодушие, а растерянность. Беспомощность. Страх.

— Тогда учись, — шепчу я. — Мы оба должны учиться.

Но он качает головой.

— Поздно, Злата. Слишком поздно.

— Почему? — голос мой ломается. — Почему ты так в этом уверен?

— Потому что я смотрю на тебя и вижу только боль. Потому что каждое моё слово причиняет тебе страдания. Потому что я не помню, когда в последний раз делал тебя счастливой.

Слезы жгут глаза, но я не позволяю им упасть.

— А я помню. Помню каждый момент, когда ты делал меня счастливой. Помню, как ты смотрел на меня в день нашей свадьбы. Помню, как плакал, когда родился Савелий. Помню, как ты обнимал меня после моих кошмаров. Всё это было, Руслан. Было!

— Было, — соглашается он. — Но этого больше нет.

— Есть! — почти кричу я. — Всё ещё есть! Под всей этой злостью и болью всё ещё есть!

— Нет, — он качает головой. — Я убил это. Своей жестокостью, своим равнодушием. Я убил твою любовь ко мне.

— Ты ошибаешься. Я бы не сражалась так отчаянно за умершее чувство.

— Ты сражаешься за иллюзию. За память о том, что было когда-то.

— А ты сдаёшься из трусости!

Мы снова кричим друг на друга, но теперь это не злость — это отчаяние. Мы оба тонем и пытаемся ухватиться друг за друга, но только тащим на дно.

— Хватит, — говорит Руслан устало. — Просто хватит. Мы ходим по кругу.

— Потому что ты не хочешь из него выйти!

— Потому что выхода нет! — взрывается он. — Ты не понимаешь? Мы зашли в тупик! Мы разрушили всё, что можно было разрушить!

— Мы можем построить заново!

— На чем? На осколках? На ненависти? На взаимных обвинениях?

— На любви, которая всё ещё есть!

— Какой любви? — он смеётся горько. — Той, что заставляет нас рвать друг другу глотки? Той, что превратила нашего сына в нервный комок? Это не любовь, Злата. Это болезнь.

Его слова бьют меня, как пощечины. Может, он и прав. Может, то, что между нами есть — уже не любовь, а что-то извращенное, ядовитое.

— Тогда мы и правда мертвы, — говорю я тихо.

— Да. И пора это признать.

Я отворачиваюсь к окну. За стеклом начинает темнеть, и мне кажется, что наступает конец света — не глобальный, нет, просто мой личный апокалипсис, где всё рушится, сгорает и тонет в этой черноте. Всё кончено. Двенадцать лет жизни, любви, надежд — всё летит в пропасть.

— Я схожу приму душ, — говорю я, не поворачиваясь. — А потом мы поговорим с Савелием.

— Злата...

— Что? — оборачиваюсь я к нему.

— Прости меня.

Эти два слова почти добивают меня. В них столько боли, столько раскаяния, что на секунду мне кажется — может, всё-таки ещё есть надежда? Может, он готов бороться?

Но потом я вижу его лицо. Решительное, закрытое. Он не просит прощения для того, чтобы начать заново. Он просит прощения, чтобы легче было уйти.

— Иди к черту, — говорю я и выхожу из кухни.

Но не ухожу. Стою в коридоре, прислонившись спиной к стене, и слушаю, как он двигается по кухне. Звякает посуда — наверное, убирает чашки. Такой хозяйственный. Даже в момент разрушения семьи не забывает помыть за собой.

Мой мозг цепляется за эту мелочь, чтобы не думать о главном. О том, что всё кончено. О том, что он сдался. О том, что никакие мои слова, никакие мольбы не заставят его пересмотреть свою позицию.

Я сползаю по стене и сижу на полу, обхватив колени руками. Господи, что теперь делать? Как жить дальше? Как объяснить Савелию, что папа больше не будет жить с нами?

Из кухни доносятся его шаги. Он идёт ко мне. Я поднимаю голову — он стоит в дверном проеме, смотрит на меня сверху вниз. В его глазах что-то мелькает — жалость? сожаление? — но он быстро отводит взгляд.

— Тогда мы действительно мертвы, — соглашаюсь я. — И виноват в этом только ты.

Он стоит надо мной несколько секунд, потом медленно опускается на корточки. Теперь мы на одном уровне, смотрим друг другу в глаза.

— Злата, я...

— Что ты? — голос мой звучит устало. — Что ты хочешь сказать? Что любишь меня? Что сожалеешь? Что всё могло бы быть по-другому?

— Да. Всё это.

— И что с того? — я вытираю слезы тыльной стороны ладони. — Твои слова ничего не меняют. Ты всё равно уходишь.

— Потому что не знаю, как остаться. Не знаю, как нас починить.

Он протягивает руку, хочет коснуться моего лица, но я отстраняюсь.

— Не надо. Не делай мне больнее, чем уже сделал.

— Прости меня, — повторяет он.

— За что? За то, что сделал? За то, что четыре года притворялся? За то, что превратил наш дом в поле боя?

— За всё. За то, что не смог стать тем мужем, которого ты заслуживаешь.

— А знаешь, за что я тебя не прощу? — поднимаю я на него глаза. — За то, что ты даже не пытаешься. За то, что сдаёшься без боя.

— Злата...

— Нет! — встаю я с пола резким движением. — Хватит! Я больше не хочу слышать твои извинения! Они ничего не стоят!

Руслан тоже поднимается, его лицо снова становится каменным.

— Тогда о чём мы ещё можем говорить?

— Ни о чём, — отвечаю я. — Абсолютно ни о чём. Ты принял решение, и ничто тебя не переубедит.

— Именно так.

— Прекрасно. Тогда иди. И больше не появляйся здесь.

— А как же Савелий?

— С Савелием ты можешь видеться, когда захочешь. Но не здесь. Не в этом доме.

Я иду к лестнице, но он останавливает меня за руку.

— Злата, подожди. Может, мы сможем... Может, через время...

— Что? — поворачиваюсь я к нему. — Через время что? Ты вдруг станешь другим человеком? Научишься любить? Перестанешь бояться близости?

— Не знаю. Возможно.

— Знаешь что, Руслан? — смотрю я ему прямо в глаза. — Я не буду тебя ждать. Я не буду надеяться на чудо. Я не буду жить в подвешенном состоянии, пока ты разбираешься со своими тараканами.

— Я понимаю. — Понимающе кивает он, разворачиваясь и уходя.

— Понимаешь? — смеюсь я горько, догоняя его в прихожей. — Ты вообще ничего не понимаешь! Ты не понимаешь, что разрушаешь не только нашу семью, но и себя! Ты не понимаешь, что твоя трусость сделает тебя одиноким и несчастным до конца жизни!

— Может быть. Но это мой выбор.

— Да, твой. И я его принимаю.

Мы стоим друг напротив друга в нашей прихожей, где когда-то встречались после работы поцелуями, где собирались всей семьей перед поездками, где Савелий делал первые шаги. Теперь это место прощания.

— Злата... — в его голосе слышится боль.

— Что ещё? — устало спрашиваю я.

— Прости меня. Пожалуйста.

Я смотрю на него долго. На этого мужчину, которого любила больше жизни. Которому отдала лучшие годы. Который стал отцом моего ребенка. Который сейчас стоит передо мной сломленный и потерянный, но всё равно выбирает бегство вместо борьбы.

— Я прощу тебя только за одно, — говорю я, наконец. — За то, что подарил мне Савелия. За всё остальное — нет. Не прощу.