Вернуть жену любой ценой - Анна Гранина

Глава 64.

Ада.

– Я слышала как ты с дедом говорил, что ты хочешь ребенка, Мирон. Я видела, как ты смотришь на детей наших друзей…

– Я хотел, Ада, – чуть отстраняется и заглядывает в глаза, – но не ценой твоего здоровья. Мы также могли нанять суррогатную маму. Не настолько Ада, что ребенок становится центром, а мы с тобой как спутники где-то там.

У него в глазах столько невысказанной боли. Мирон – мой Мир, который пять лет назад превратился в ад.

– Я не знала, как тебе было страшно. Думала, что ты изменил, потому что тебе надоели мои истерики по поводу детей, моя неполноценности.

Только сейчас отпускает меня и отходит к столу.

– Неполноценность? – Мирон берет в руку телефон, первое, что попадается под руку и сжимает, – Ты была самой сильной женщиной, которую я знал! Ты вытаскивала себя из депрессии, ты выдерживала этот токсикоз, ты боролась, ты искала пути. Я хотел, чтобы ты выбрала жизнь, меня, а не идею ребенка. А когда ты отшатнулась от меня, когда ушла спать в другую комнату, я понял, что ты уже выбрала. Ребенка.

Я вспоминаю, как боялась его прикосновений. Не потому, что разлюбила. А потому, что уверена была, что любая моя ошибка – даже неосторожное движение ночью – может убить нашего малыша. Врач сказал: "бережно". И я восприняла это как "не прикасаться".

– Я не отталкивала тебя, – шепчу я, смаргивая слезы. – Я боялась. Я думала, что если ты обнимешь меня слишком сильно, случится что-то плохое. Я боялась, что ты будешь винить меня, если… если опять будет выкидыш. Что бросишь меня. Я старалась быть идеальной.

– А я думал, что я тебя не устраиваю, – говорит Мирон. – Что я недостаточно хорош, недостаточно силен, не достаточно успешен, не достаточно надежен, чтобы позаботиться о тебе и о ребенке.

– И оба остались в одиночестве.

– А надо было всего лишь поговорить…

Это осознание бьет по мне сильнее, чем любое обвинение. Наша трагедия не в том, что он почти изменил. А в том, что мы отдалились друг от друга, спасая того, кого я вынашивала.

– Я хочу съездить к нему на могилу. Раньше казалось, что умру, если увижу ее, но сейчас, когда у нас есть Пашка и Вера… Думаешь, тот ребенок простит меня, что я не появлялась у него столько лет.

– Я каждый год езжу туда, Ада. Говорю с ним. Прошу прощения, что не уберег вас обоих.

Моя боль превращается в горечь на языке.

Я потеряла ребенка. А он его хоронил. Не бросил. Не вычеркнул.

– Съездишь со мной?

– Конечно.

– Я до сих пор не могу поверить, что ты нашел суррогатную маму, чтобы родить нашего ребенка.

– Да, это было лучшее решение, чтобы не проходить через этот ад снова, если что-то пойдет не так. Мне было проще отстраниться, сделать это как проект, как услугу. Без чувств. Без права потерять. С этой женщиной у меня не было никакого общения. Может, это неправильно, я не говорил с ребенком, пока он был в животе, до самих родов это был кто-то посторонний. Я думал, если я не буду сильно любить Веру, мне не будет так больно, если что-то случится.

– А сейчас? – обнимаю себя за плечи.

Мирон опускает телефон назад на стол и улыбается сам себе.

Как только ее увидел, сразу полюбил. Потому что это наша с тобой дочка и она так мне напоминает тебя.

Мирон подходит, обнимает меня снова.

– Мы не можем повернуть время вспять, Ада. Не можем изменить того, что случилось, но мы можем перестать молчать, – утыкаюсь ему в грудь. – Мы должны научиться слышать друг друга, чтобы ничего не повторилось.

– Думаешь получится?

– Думаю, что стоит попробовать. У нас двое детей и есть ради кого постараться дать им настоящую семью.

– Я хочу начать процесс лактации. Это мой шанс. Мой способ доказать себе, что я могу быть мамой.

– Ты уже мама и не должна никому ничего доказывать.

– Я… у меня будто незавершенный цикл. Я вынашивала ребенка. А потом все оборвалось. Сейчас как будто проснулась после родов. И вот у меня малыш. А я будто его отвергаю. Не верю, что мой. Раз уж ты дал мне такой шанс, то я хочу это все пройти. Хочу кормить ее, хочу заботиться. Хочу дать ей то, что, как мне казалось, я никогда уже никому не смогу.

Он смотрит на меня, и в его глазах больше нет вины, только решимость.

– Только не молчи. Все рассказывай, что тебя волнует, где нужна помощь. Я по максимуму займусь Пашкой. Твоя главная цель сейчас – Вера. И еще… Ада, ты уверена, что тебе сейчас нужна пекарня? Может стоит закрыть ее? Насколько это прибыльно?

– Это память о родителях, мы столько туда вложили с Зоей. И она там живет.

Я делаю глубокий вдох. Нам нужно закрыть эту черную дыру.

– Хорошо, я не настаиваю, подумай.

– а как твой проект?

– Если ты не хочешь ее сносить, значит, будем как-то крутиться вокруг этого.

– Мирон, я хочу, чтобы ты отвез меня к нашему сыну... на могилу.

Мирон качает головой, его взгляд теплеет, но остается твердым.

– Ада... я сделаю, как ты хочешь, но я бы пока не спешил, – говорит он тихо. – Подумай сама, ты налаживаешь лактацию, ты сейчас эмоционально стабильна, и я не хочу это терять. Это нужно и дорого нам всем. Твое здоровье и внутреннее состояние важнее всего.

Его отказ – это не избегание, а забота. Он впервые ставит мое здоровье выше своей необходимости искупить вину.

– Может ты и прав.

Девочки, кто ждал историю Чернова? Есть такие? хотим Вас в нее пригласить! Ох... как же долго она зрела и оформлялась в моей голове (Анна Гранина вещает, ахахах) вдруг кто не видел? Скажу, что она в моей голове формировалась почти год. И я для нее копила силы. Если вы готовы в нее погрузиться, то я Вас жду!

— Тата, не верю, что это ты! — незнакомый мужчина, которому я только что помогла, внезапно обнимает меня посреди ресторана.

Я машинально отталкиваю его.

— Кто вы такой? — делаю шаг назад, но он не намерен отпускать.

— Неужели