Не развод, а война (СИ) - Вишневская Дана

— А я устал делать несчастной тебя.

В этих простых словах — больше искренности, чем во всех наших скандалах за последние месяцы.

Звонок в дверь прерывает нас. Я вздрагиваю и отпускаю руку мужа. Наши пальцы расцепляются медленно, словно не хотят терять эту хрупкую связь.

— Он приехал раньше, — говорю я, глядя на часы. — Всего половина одиннадцатого.

— Может, не спал всю ночь, как и мы, — предполагает Руслан. — Может, переживал.

Господи, конечно, он переживал. Пока мы тут воевали друг с другом, наш сын мучился в неизвестности. Какие же мы эгоисты. Как мы могли думать только о своих обидах, забыв о том, что разрываем детскую душу пополам?

Звонок повторяется — настойчиво, но не агрессивно. Словно Савелий не уверен, что его ждут.

— Иду! — кричу я в сторону двери, а сама смотрю на Руслана. — Готов?

— А можно ли быть готовым к такому разговору? — отвечает он вопросом на вопрос.

Мы идём к двери вместе, плечом к плечу. Впервые за месяцы — как единое целое, а не как противники. И это ощущение одновременно пугает и согревает.

Руслан поворачивает замок, и дверь распахивается. Савелий стоит на пороге с небольшим рюкзаком за плечами. Лицо серьёзное, взгляд изучающий — словно старик, а не одиннадцатилетний мальчишка. В глазах читается настороженность, готовность к новым ударам. Такой взгляд не должен быть у ребёнка. Мы это сделали. Мы научили его не доверять собственным родителям.

— Привет, — говорит он осторожно, словно проверяет, безопасно ли говорить. Голос тихий, почти шёпот.

— Привет, солнце, — отвечаю я и протягиваю руки для объятия.

Он идёт ко мне, но медленно, словно ожидая подвоха. Когда обнимаю его, чувствую, как напряжено его маленькое тело. Он откликается на объятие, но без былой непосредственности. Тело готово отпрыгнуть в любой момент, если начнётся очередной скандал.

— Как дела, сын? — спрашивает Руслан, и я слышу, как он старается сделать голос мягким, обычным.

Он молча берёт у Савелия рюкзак. В этом простом жесте — попытка вернуться к нормальным отцовским обязанностям. Попытка показать, что он всё ещё папа, а не чужой дядя, который иногда появляется в доме.

— Нормально, — пожимает плечами Савелий. — А у вас?

Вопрос ребёнка повисает в воздухе тяжёлым грузом. Мы переглядываемся с Русланом. Начинается самый важный разговор в нашей семье. Возможно, последний шанс всё исправить.

— У нас... сложно, — честно отвечаю я. — Но мы хотим это исправить.

— Правда? — в голосе сына звучит осторожная надежда, смешанная со страхом поверить.

— Правда, — подтверждает Руслан. — Но сначала нужно поговорить.

— Проходи, поешь сначала, — предлагаю я. — Потом поговорим как следует.

Савелий снимает куртку и вешает на крючок. Движения автоматические, но я замечаю, как он оглядывается — ищет признаки недавней ссоры. Разбитые вещи, следы скандала. К счастью, кухня выглядит мирно.

— Мам, — останавливается он посреди коридора и поворачивается ко мне. — Вы больше не ругаетесь?

Прямой вопрос застаёт врасплох. Дети всегда чувствуют атмосферу лучше взрослых. Им не нужны слова — они читают напряжение в воздухе, слышат интонации, видят микрожесты.

— Пока нет, — отвечаю я честно. — Мы пытаемся говорить спокойно.

— А будете? — в этом вопросе — весь его страх. Страх, что хрупкое перемирие родителей снова разрушится.

— Не знаем, — признается Руслан, и я благодарна ему за честность. — Надеемся, что нет. Очень надеемся.

— Хорошо, — кивает Савелий, но я вижу, что он не до конца верит нашим словам. — Я проголодался.

В кухне я достаю из холодильника всё, что может понравиться сыну. Колбасу, сыр, его любимое варенье. Руки трясутся — от волнения или от усталости, не знаю. Хочется накормить его, побаловать, показать, что он любимый и желанный. Хочется загладить хотя бы малую часть вины.

Савелий садится за стол и ест молча, но я чувствую, как он исподтишка наблюдает за нами. Смотрит, как мы сидим, как разговариваем, какая дистанция между нами. Ищет подвохи и ловушки. Умный мальчишка. Слишком умный для своих лет. Мы заставили его повзрослеть раньше времени.

— Хочешь ещё чаю? — спрашиваю я, хотя его чашка ещё полная.

— Нет, спасибо, — отвечает он, не поднимая глаз от тарелки.

Руслан наливает ему сок — апельсиновый, который Савелий любит с детства. И я замечаю, как осторожно сын реагирует на этот простой отцовский жест. Поднимает глаза, словно проверяет: а не притворство ли это? Не подготовка ли к очередному удару?

— Спасибо, пап, — говорит он тихо, и в этом «спасибо» слышится такая благодарность, словно отец подарил ему не стакан сока, а весь мир.

Боже мой. Мы довели ребёнка до того, что он благодарит за самые обычные проявления родительской заботы. Что мы наделали?

— Савелий, — начинает Руслан, когда сын заканчивает с бутербродами. — Нам нужно с тобой серьёзно поговорить.

Савелий кладёт недоеденный бутерброд обратно на тарелку. Спина выпрямляется, плечи напрягаются — он готовится к плохим новостям.

— О разводе? — спрашивает он спокойно.

Я чуть не подпрыгиваю от неожиданности. Этого слова мы в его присутствии не произносили никогда. Откуда он знает?

— Откуда ты...

— Мам, я же не глухой, — перебивает он меня. — Все эти месяцы вы только и делали, что ругались. Папа съехал из дома. Ты плакала по ночам. Думаешь, я дурак?

Его слова больно бьют по сердцу. Мы, как могли, пытались скрыть от него самое страшное, а он всё видел, всё слышал. Впитывал нашу боль, как губка.

— И потом, — продолжает Савелий, глядя то на меня, то на отца, — все мои друзья знают это слово. У половины класса родители в разводе.

— Не дурак, — мягко говорит Руслан. — Ты очень умный мальчик. Умнее, чем нам хотелось бы. Но и не взрослый пока. Есть вещи, которые ты можешь не понимать...

— Например? — Савелий смотрит на отца прямо, без вызова, но твёрдо. В его взгляде — требование честности.

— Например, то, что взрослые люди иногда перестают понимать друг друга, — отвечаю я осторожно. — И тогда им приходится принимать сложные решения.

— Типа развода?

— Типа развода, — подтверждаю я. — Но есть ещё один вариант.

Савелий насторожённо смотрит на меня. В его глазах мелькает что-то — надежда? Или страх очередного обмана?

— Какой?

— Мы можем попробовать всё исправить, — говорит Руслан, и я слышу, как дрожит его голос. — Попробовать стать снова семьёй. Настоящей семьёй.

— Как раньше? — спрашивает Савелий, и в этих двух словах — всё его детское желание вернуть безопасный мир, где родители любят друг друга.

— Не как раньше, — честно отвечаю я. — Раньше мы делали вид, что всё хорошо. А теперь хотим, чтобы действительно было хорошо.

— А если не получится?

Молчание повисает тяжело. Сын ждёт ответа, и я понимаю — от нашей честности зависит очень многое. Если соврём сейчас, он не поверит нам никогда.

— Тогда разведёмся, — честно отвечает Руслан. — Но спокойно. Без ссор и скандалов. И ты будешь жить с нами обоими — просто в разных домах.

— А вы перестанете ненавидеть друг друга?

Вопрос застаёт меня врасплох. Я переглядываюсь с Русланом.

— Мы не ненавидим друг друга, — говорю я медленно. — Мы... потерялись. Забыли, как быть семьёй.

— Но хотим вспомнить, — добавляет Руслан.

Савелий молчит, обдумывая услышанное. Его лицо серьёзно, по-взрослому сосредоточено. Такое выражение не должно быть у одиннадцатилетнего ребёнка. Мы украли у него беззаботное детство.

— А я могу сказать, чего хочу? — спрашивает он, наконец.

— Конечно, — киваю я. — Твоё мнение для нас очень важно. Самое важное.

— Я хочу целую семью, — говорит он просто, и эти слова пробивают меня насквозь. — Хочу, чтобы мы все жили вместе, как раньше. Хочу, чтобы вы не ругались и не делили меня между собой, как игрушку.

Последние слова особенно больно ранят. Он чувствовал себя игрушкой, которую мы перетягивали. Боже мой.