После развода не нужно возвращать - Катя Лебедева

— Это замечательно. Честно говоря, я искренне рад это слышать. Очень рад за тебя, — в его тоне звучит неподдельное удивление, даже, кажется, капля уважения, и эта капля обжигает, как кипяток. Мне хочется крикнуть, что его одобрение мне больше не нужно, что его мнение ничего не значит, но я лишь молча киваю, чувствуя, как подступает ком к горлу.

Вот только я понимаю, что в этом явно главный подвох и он ждал все это время, что я приползу. Вот только что-то пошло не по плану.

— А вы? Что привело вас в наш город? — перевожу разговор с себя на них, отчаянно желая его завершить, схватившись за этот вопрос, как утопающий за соломинку. — Какие-то дела?

Но я не смотрю на него, я смотрю на яркие витрины, на бегущих мимо детей, лишь бы не встречаться с ним глазами, не видеть того смешения старой привычки и нового любопытства в его взгляде.

Вот только Ире не нравятся наши странные гляделки, и она решает вмешаться первой.

— У Глеба тут командировка! А я... Ой, прости, я просто не в силах молчать! — она сжимает его руку двумя ладонями и смотрит на него с обожанием, которое кажется таким неестественным, таким наигранным, что противно. — Мы только вчера узнали! Я беременна! Мы до сих пор на седьмом небе от счастья, и мы зашли сюда... Мне просто необходимо было посмотреть на все эти крошечные вещички, прикоснуться к ним, чтобы наконец осознать это полностью! Мы скоро станем родителями, это же так невероятно!

Она говорит это с таким торжеством, с таким вызовом, будто ждет, что я рухну на пол от горя, что разрыдаюсь или брошусь на нее с кулаками. Но я чувствую лишь странное спокойствие, и огромную, всепоглощающую жалость к ней, к нему, к этому ребенку, который придет в мир, построенный на обмане и пепле чужого счастья.

Я смотрю на Глеба, но в глазах та же усталость, что и много лет назад, та же пустоту, которую ни новая жена, ни ожидаемый ребенок не смогли заполнить. Ничего не изменилось. Они застряли в своем выбранном круговороте, а я вырвалась.

— Поздравляю вас, — поздравляю их, и действительно желаю этому невинному ребенку всего самого хорошего, чтобы он не стал разменной монетой в их играх. — Искренне поздравляю вас обоих с такой прекрасной новостью. Это действительно замечательно.

Я делаю небольшой шаг назад, стараясь поскорее уйти.

— Мне пора, коллеги ждут, нужно определиться с подарком. Еще раз от всей души поздравляю. Всего вам самого доброго.

Я не жду ответа, просто поворачиваюсь и ухожу, оставляя их среди ярких полок с игрушками, возвращаюсь к дочери.

Глава 7

Ева

Я захлопываю за собой дверь квартиры, прислоняюсь к ней спиной и закрываю глаза, пытаясь унять дрожь в коленях. Сладковатый, приторный воздух магазина до сих пор стоит в носу, смешавшись с запахом их дорогих духов и собственного страха.

Не раздеваясь, бреду в гостиную и падаю на диван, зарываясь лицом в плед, и тут меня накрывает. Тихие, сдавленные всхлипы вырываются из горла, слезы текут ручьями, оставляя мокрые пятна на ворсе. Я плачу не из-за него. Я плачу из-за насмешки судьбы, из-за этого абсурдного совпадения, из-за хрупкости своего маленького мира, который едва не рухнул сегодня в один миг.

— Мамочка? Ты вернулась? — раздается тоненький голосок из коридора.

Вздрагиваю и резко вытираю лицо рукавом кофты, но спрятать заплаканное лицо и красный нос уже не получается. В дверях стоит Аглая, моя маленькая вселенная, в своем любимом розовом костюмчике с единорогами.

— Почему ты плачешь? — ее большие, светло-карие глаза, точь-в-точь как у него, смотрят на меня с неподдельным испугом. — Тебе очень больно?

Я заставляю себя улыбнуться, но получается криво.

— Ничего, солнышко мое, не переживай. Все уже прошло. Просто… кажется, соринка в глаз попала, такая мелкая-мелкая. Я ее уже вытащила, а глаз все равно ноет, — мне стыдно за эту ложь, но что поделать.

Аглая подходит ближе, ее босые ножки шлепают по полу. Она внимательно, по-взрослому изучает мое лицо, и я вижу в ее взгляде сомнение.

— Неправда. Ты всегда так говоришь, когда не хочешь, чтобы я расстраивалась. Кто тебя обидел? — она сжимает крохотные кулачки, и смотрит на меня серьезно, как он когда-то. — Я ему скажу, что так нельзя! Чтобы мою маму не обижал никто!

Я не могу не рассмеяться сквозь слезы, и протягиваю к ней руки. Она забирается ко мне на колени, прижимается теплой щекой к моей мокрой от слез кофте.

— Никто меня не обидел, лапочка, честное слово. Взрослые иногда… просто вспоминают разные вещи, и от этого на душе становится тяжело, и слезы сами текут, как дождик из тучки. Но ты же знаешь, после дождя всегда солнце выглядывает, и радуга бывает. Вот и у меня сейчас все пройдет.

Я глажу ее по мягким темно-каштановым волосам с медным отливом, точь-в-точь как у Глеба. И эти ямочки на щеках, когда она улыбается…

Господи, спасибо, что я была там одна. Спасибо, что он не увидел ее. Один взгляд, один единственный взгляд на это личико, в эти его глаза, и никакая генетическая экспертиза не понадобилась бы. Он бы все понял в ту же минуту.

— Не грусти, мамочка, пожалуйста, — шепчет дочка, обвивая мою шею руками. — Давай я тебя поцелую, и все плохое улетит, как пушинка. Я тебя очень сильно люблю. Попробуй!

— Хорошо, моя маленькая, — выдыхаю, целуя ее в макушку и чувствуя, как ее нежные губы прикасаются к моей щеке. — Ты права. Я не буду больше грустить. Обещаю. Твои поцелуи — лучшее лекарство на свете.

Я делаю последний, глубокий вдох, с силой провожу ладонями по лицу, стирая остатки слез. Все. Хватит. Эти люди не стоят ни одной моей слезинки. Они прошлое. А у меня в руках целое будущее.

Аглая отстраняется и смотрит на меня, ее взгляд становится задумчивым, серьезным.

— Мам, а где наш папа? Почему он никогда к нам не приходит?

Вопрос оглушает. Я замираю на секунду, чувствуя, как внутри все сжимается. Она никогда до этого о нем не спрашивала.

— Папа? — переспрашиваю, чтобы выиграть секунду и успокоиться. — А зачем тебе папа, моя радость? Разве нам с тобой не хорошо вдвоем? Мы с тобой — лучшие подружки, мы все делаем вместе: