Если бы не ты - Чарли Ви

— обойдусь. Можешь, идти куда ты там хотел. А я здесь останусь.

— Ну, ну. И замёрзнешь к хренам собачьим, — вижу, что злится. Но я его не боюсь. После того, что со мной уже случилось, вот кого-кого, а Добрыню я не боюсь.

— Лучше замёрзнуть и дождаться людей, чем заблудиться. После бурана всегда проезжает трактор и дорогу прочищает, надо просто дождаться.

— А сколько ждать? День? Два? Неделю? Ты уверена, что они до нас доберутся раньше, чем мы околеем здесь, примерзая жопами к металлу?

— Ну нет, лучше же переться в неизвестном направлении. Это, вообще-то, тайга. Ты знаешь, сколько людей потерялись в этих лесах? мой дядька так за ягодами пошёл и потерялся, месяц блуждал, питался ягодами и вышел через двести километров от своей деревни. И это хорошо ещё, что осень была. А сейчас, если ты не заметил зима. Надо держаться хоть какого-то убежища. Нас всё равно будут искать, — с жаром возражаю, но в ответ вижу кривую усмешку.

Он реально меня бесит. Как можно не знать элементарных вещей? Я ещё со школы помню правила поведения в экстренных ситуациях. Да и сама, сколько уже прожила здесь. А он? Что он вообще знает о лесе, тем более зимнем?

— Слушай, Алесь. Оттого, что мы сейчас здесь стоим и ругаемся, лучше нам не станет. Поэтому я предлагаю тебе дать осмотреть твою ногу. Если она действительно сломана, я понесу тебя на себе. Но здесь я тебя не брошу. ДАже не думай. А проверить, ловит ли связь где-то поблизости, всё-таки надо. Ты не думала, что может через сто метров уже связь будет?

— Не будет здесь никакой связи, ни через сто, ни через пятьсот метров. На этом участке дороги всегда так было, — не хочу сдаваться. Но если честно нога уже затекла, а другая ноет ужасно. Хочется уже, наконец, сесть и отдохнуть.

— Мы далеко не пойдём, — примирительным тоном уговаривает Добрыня. Из-за этого чувствую себя сейчас неразумным ребёнком.

— вот только не надо со мной вот так разговаривать, — бурчу в ответ.

— Что тебя опять не устраивает? Прекращай уже и иди сюда.

Снова протягивает мне руки. Со тяжёлым вздохом хватаюсь за его руки. И тут же оказываюсь в его крепких объятиях. Вскрикиваю.

— Не бойся, не уроню.

Глава 8. В путь

Добрыня стелет на снег войлочное одеяло в зелёную клетку, неизвестно откуда взявшееся. Наверно в кабине где-то было, на нём жёлтые масляные пятна, но сейчас это не важно. Важнее не отморозить себе пятую точку.

Усаживаюсь сверху, расстёгиваю джинсы, а вот стянуть их с себя не могу. Чтобы приподняться, надо на ногу опереться, а она жесть, как болит.

— Помоги, — жалобно прошу Добрыню, и он приподнимает меня словно куклу, пока я снимаю джинсы с бёдер.

На бедре в нескольких местах фиолетовые гематомы, причём с обеих сторон. Неудивительно, как нас мотало по салону, то могло быть и хуже. А вот голень на правой ноге отекла.

— Здесь или перелом, или трещина, — сообщает Добрыня со знанием дела, ощупывая мою ногу. Я морщусь, но терплю.

— В любом случае надо шину наложить. И желательно ногу не беспокоить.

— А ты медик? — спрашиваю его, чувствую, как панику подкатывает к желудку. Внутри всё скручивает от страха.

Если неправильно срастётся, кость заново ломать придётся. И ладно, если так. А вдруг вообще без ноги останусь.

— Нет. Не медик, но представление имею, — отзывается Добрыня и смотрит на меня. — Так. Это что такое?

Не знаю, что там у меня на лице написано, что он обнимает меня и начинает успокаивать.

— Всё будет хорошо. Поняла? Мы здесь ненадолго. Если надо будет, на себе потащу. Я тебя не брошу. Слышишь?

Киваю, понимаю, что он не видит.

— Да. Поняла, — и всё равно в носу щиплет от подступающих слёз. А ещё потому, что он гладит меня по волосам, как когда-то делала мама. И от этого ещё больше реветь хочется. Но нельзя.

Нельзя Алеся! Слышишь? — уговариваю себя. — Слезами горю не поможешь. Надо быть сильной. Нечего себя жалеть, а то совсем расклеилась.

Упираюсь в грудь Добрыни ладонями.

— Всё хорошо. Уже всё нормально. Мне бы одеться, а то ноги замёрзли.

— Блин, точно, — Добрыня бросает на мои ноги короткий взгляд, и мне становится неловко.

Расселась перед незнакомым мужчиной в нижнем белье. У меня точно с головой не всё в порядке.

Добрыня же снова приподнимает меня и помогает надеть джинсы обратно. Ещё около получаса у него уходит на то, чтобы зафиксировать мою ногу между двух палок.

Без движения холод начинает пробираться под куртку, тру ладошки, дую на них, и внутрь куртки, чтобы хоть немного согреться.

Не представляю, как я пойду с ним. Прыгать на одной ноге совсем не вариант, даже если Добрыня будет меня поддерживать. Вот если бы санки были.

А сам Добрыня ходит вокруг газельки. Молчит, только подбородок потирает.

Есть хочется и пить. И нога болит. Я даже не знаю, что хуже боль в ноге или в желудке от голода. Зачерпываю ладошкой снег, катаю небольшой снежок.

Снег здесь белый-белый, чистый, наисвежайший. Надкусываю свой снежок, представляя себе, что это мороженое.

Неожиданно, с другой стороны газельки доносится скрип. Потом удар. Ещё удар. Я пытаюсь наклониться, выглянуть, чтобы посмотреть, что там происходит, но всё равно ничего не видно.

Приходится встать на колено и осторожно ползти, чтобы не повредить ногу.

Выглядываю из-за машины, и передо мной открывается странная картина. Добрыня стоит рядом с кабиной и со всей силы давит на дверь.

— Что ты делаешь? — спрашиваю его.

— Дверь ломаю, — отвечает он, на секунду замирает и с новой силой начинает выламывать дверь.

— А зачем?

— Тебя посажу и буду везти, — раздаётся треск и дверь подаётся.

О, а это неплохая идея, странно, что я даже не подумала об этом. Только тогда верёвка нужна. А где её взять?

Пока Добрыня доламывает дверь, я решаю порыться в салоне, чтобы осмотреть вещи и что вообще у нас ещё есть.

Двигаться приходится медленно, но это лучше, чем сидеть без движения. Колени только быстро устают.

Вода в бутылке полностью замёрзла, чего и следовало ожидать. Благо снега полно, хотя бы от жажды не умрём. А вот из еды вообще ничего. Только крошки от булочки остались.

Я всегда в дорогу с собой бутерброды делала, колбасу брала и огурцы. Первый раз поехала без еды, и вот именно