(не)вернуть. Цена искупления - Анна Гранина

На том конце — тишина и торопливое согласие. Страх — лучший аргумент в переговорах. Я повернулся к Наташе, старшей помощнице, и посмотрел прямо в глаза. Они расширяются от удивления, а руки нервно сжимают стопку бумаг. Она смотрит на меня, как на привидение. Мда, не ожидала, что я тут появлюсь.

— Теперь все вопросы решаете через меня, — произношу я ровно, но с такой силой, что спорить бессмысленно. — Вике больше не о чём волноваться. Передайте это Оле. И себе на ус мотайте. Понятно?

Наташа молча кивает, не смея возразить. Я не объясняю больше ничего. Не собираюсь.

Вика сейчас для меня, как хрустальная ваза, разбитая моими же руками. Я должен собрать её заново, даже если острые осколки врежутся мне в ладони. Пусть кричит, пусть ненавидит — я выдержу. Но не допущу, чтобы она снова переживала из-за чего-то, тем более по- поводу таких мелочей, как испорченная ткань или проверки.

Это мой долг. Мой крест.

Останавливаюсь на светофоре, стискиваю руль, вглядываясь в гудящую Москву. Шесть месяцев назад, когда Вика ушла, я думал, что справлюсь. Что заполню пустоту внутри бесконечными делами, встречами, контрактами. Ошибался.

Потом позвонил Ковалёв — старинный друг и партнёр, и сказал прямо:

— Максим, тебе предложили должность замминистра экономического развития. Направление — инвестиции и поддержка предпринимательства. Это твоё. Ты знаешь, как устроен бизнес изнутри. Соглашайся.

Я усмехнулся тогда, глядя на серую Москву за окном, и спросил:

— Зачем мне это?

Он ответил без пафоса:

— Потому что ты больше, чем просто олигарх. Потому что можешь помогать тем, кто не может себе помочь. Ты всегда знал, как. Только теперь делай это официально и с поддержкой государства, а не только из собственного кармана. Есть у меня несколько законопроектов.

И я согласился. После долгих раздумий в ставшем привычным одиночестве . Решил согласиться. Не ради престижа. А ради того, чтобы доказать — себе, не другим — что я всё ещё человек, а не только разрушитель. Чтобы хотя бы что-то, кроме денег, осталось после меня. Пока всё на стадии обсуждения, но я уже начал двигаться. Проверяю системы, людей, связи. Готовлюсь. Потихоньку.

Теперь я подписываю бумаги, давлю коррупционеров, продвигаю проекты молодых ребят из глубинки, которые напоминают мне молодого себя — дерзкого, голодного, с огнём в глазах.

Фонд, который я когда-то создал, стал частью государственной программы поддержки малого бизнеса и семей.

И, чёрт возьми, я хочу, чтобы Вика это знала. Чтобы Ромка знал. Чтобы они понимали: я — меняюсь.

Вспоминая о сыне, я невольно расслабляю плечи. С Ромой постепенно налаживается контакт. После месяцев молчания и едких сообщений, он начал отвечать, коротко, сдержанно, но уже без ненависти.

Беру телефон, набираю номер Сергея,своего начбеза, не отводя взгляда от дороги. В груди снова поднимается раздражение. Гудки звучат долго, слишком долго.

— Да, Максим Сергеевич? — наконец отвечает он.

— Через час в «Праге», — говорю я жёстко. — Нужно поговорить.

— Что-то случилось?

— Через час, — перебиваю я, сбрасывая вызов и отбрасывая телефон на соседнее сиденье.

Гнев снова вскипает во мне, как кипящая смола. Сергей знал. Шесть месяцев этот остолоп наблюдал за Викой, присылал мне фотографии её улыбок, её прогулок, её жизни в Англии и Италии, и ни слова не сказал о беременности. Я доверял ему как самому себе, а он умолчал.

Я не знал. Потому что сам запретил докладывать мне, если нет прямой угрозы. Сказал Сергею: «Не лезь. Никаких отчётов. Только если с ней что-то случится — немедленно сообщай». Хотел забыться. Дать ей свободу. Себе — тоже.

А теперь в ярости сжимаю руль, и внутри всё выворачивается. Она носит моего ребёнка. А я не знал.

***

Ресторан встречает приглушённым светом и запахом дорогого вина. Я прохожу к столику, Сергей уже ждёт меня, напряжённо сжимая папку с отчётами. Я не снимаю пиджак, сажусь напротив и смотрю прямо в его глаза.

— Почему ты не сказал? — спрашиваю глухо и резко.

Он сглатывает, нервно поправляя бумаги:

— О чём именно, Максим Сергеевич?

— О том, что Вика беременна! — резко говорю я, едва сдерживая себя, чтобы не сорваться окончательно. — Ты следил за ней полгода и не доложил мне, что она носит моего ребёнка? Ты что, решил, что это незначительная деталь?

Сергей бледнеет, руки начинают чуть заметно дрожать.

— Я не был уверен, фотографии были только лица… живот она скрывала под одеждой. Я не мог докладывать без полной уверенности…

— Ты должен был знать! — рявкаю я, ударяя кулаком по столу. Несколько голов в зале оборачиваются, я не обращаю внимания, склоняюсь к нему ближе. — Ты для того и нанят, чтобы знать всё! Теперь рассказывай. Полностью и подробно. Где она была, с кем, что делала?

Он торопливо открывает папку, сбивчиво начинает:

— Первые два месяца в Лондоне, жила недалеко от Романа, но виделась с ним редко. Он присматривал за ней со стороны, ничего необычного. Затем переехала во Флоренцию, в небольшую квартиру у моря. Жила одна, ни с кем близко не общалась…

Я слушаю, и каждый факт о её жизни режет меня, как тупой нож. Одна, в чужой стране, с моим ребёнком, а я не знал. Пока я сходил с ума от одиночества, она вынашивала нашу дочь, жила рядом с морем, может быть, плакала ночами, так же, как я выл от безысходности в пустой квартире.

— Почему молчал так долго? — спрашиваю, еле сдерживая рвущуюся наружу агрессию. А рвать готов.

Сергей отводит глаза.

— Я боялся, что вы сорвётесь после истории с Алисой…

— Не смей упоминать её имя! — отрезаю я. В груди снова вспыхивает ярость. — Ты подвёл меня, Сергей. Завтра утром полный отчёт. Если хоть одна деталь будет упущена, пожалеешь.

Бросаю на стол купюру, резко поднимаюсь, не дожидаясь ответа, и покидаю ресторан. Свежий воздух бьёт в лицо, но я не чувствую холода — внутри бушует огонь.

Я вижу перед собой её глаза — злые, обиженные, полные боли. Её живот, в котором живёт наша дочь. Она ненавидит меня, и я заслужил это сполна.

Но теперь она здесь, и я больше не отпущу её. Пусть прогоняет, пусть сопротивляется — я не уйду. Не сейчас. Когда на кону самое главное в моей жизни — Вика и наши дети.