В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик
Очередной временный лагерь мы разбили на закате у границы светлого лиственничного редколесья и густого ельника. Ужинали у костерка, слушая брачные песни чернышей на ближних мочажинах и вечернюю перекличку черных журавлей с еще не обследованной мари. Я сушил на кольях штаны, портянки и сапоги – при подходе к месту ночлега ухнул по пояс в бочаг, замаскированный снежной перемычкой. Обсуждали завтрашние планы, с тревогой поглядывая на затянутое зябкими мурашками облаков небо.
Вдруг прилетел глухарь и опустился на ягельник метрах в 150 от палатки. Не спеша побрел, склевывая прошлогоднюю бруснику, иногда задирая длинный хвост, пуша бороду и односложно тэкая. Временами он косился на невесть откуда взявшийся красно-синий купол и замершие рядом три темных силуэта, но особого беспокойства не выказывал. Мы постепенно отмерли и стали доедать кашу. В сгустившемся сумраке услышали шумные взмахи крыльев – еще один прилетел и сел на листвяг чуть поодаль.
«Ну что, посмотрим утром – вдруг прямо посреди тока очутились!» – помечтал Юра, залезая в палатку.
Мы проснулись в предутренних сумерках, разбуженные одним из лучших будильников для охотников и орнитологов – звучными щелчками примерно в ста метрах от палатки. Осторожно выглянули: вон он, сидит на лиственнице и издает четырехсложное сухое щелканье в четком убыстряющемся темпе – «тэк, трэк, тэ-тэк… тэк, трэк, тэ-тэк…». Словно стук кастаньет или копыт по камням. Наш, западный, глухарь тэкает бесструктурно, но более размеренно и гулко, с каким-то булькающим звуком, словно вода толчками вытекает из узкого горлышка. Подспудно ожидаешь от каменного глухаря и знакомого шипяще-скрежещущего «кичи-вря… кичи-вря… кичи-вря…». Но скирканья в его брачной песне нет – только тэканье. Считается, что во время исполнения второго колена наш глухарь не слышит посторонних звуков, что позволяет охотнику на несколько шагов приблизиться к осторожной птице и в конце концов выйти на верный выстрел. А каменный, получается, и не глохнет вовсе?!
К счастью, за ночь серый войлок облаков разогнало, а при ясном небе светает быстро. Глухарь ненадолго перебирается на макушку дерева, эффектно вырисовываясь золотым петушком, потом снова спускается в среднюю часть кроны, иногда замолкает, ходит по ветвям, ловко переставляя мохнатые лапы. Издалека с разных сторон ему отзываются еще два. Мы действительно в центре тока!
Юра и Костя лихорадочно расчехляют аппаратуру, мешая друг другу, стукаясь в тесноте палатки локтями и лбами. Начинаем снимать, чуть высунув объективы из расстегнутого входа, потом, осмелев, выбираемся наружу. Заметив нас, петух замолкает, перелетает на другую лиственницу, но через некоторое время снова начинает токовать. В какой-то момент слетает на землю и расхаживает вокруг лагеря, то полностью исчезая в зарослях багульника, то скрываясь в синих тенях деревьев, то четко проявляясь силуэтом на полосах снега.
Временами по ходу движения его озаряют первые розовые лучи, и глухарь из графического контура, словно вырезанного из черной бумаги, становится объемной скульптурой с проступающими цветами. Красные брови, зеленый блеск нагрудника и буроватый оттенок спины скорее угадываются, дорисовываются глазом, но контрастные белые пятна на лопатках, крыльях, кроющих перьях хвоста выделяются вполне отчетливо. И становится видно, что это не обычный глухарь, а совсем другая птица! Менее массивная, поднятый хвост держит ступенчатым домиком, а не сплошным веером. Клюв темный и по-тетеревиному маленький, а не огромный белесый крючковатый шнобель, любому орлану впору! Во время рулад из раскрытого клюва вырывается облачко пара, голова кивает, по тонкой вытянутой шее пробегает волна, иногда острые перья макушки топорщатся подобием хохолка. Несколько раз Юра подбирался с камерой на 20–30 м, ближе глухарь не подпускал – отбегал, сложив хвост, или отлетал.
Ток продолжался почти до девяти утра. Было еще морозно, но уже ярко светило солнце, запели пятнистые коньки, раздалась дробь дятла, над марью проблеял бекас. Где-то далеко и высоко еле слышными звенящими фанфарами трубили пролетные лебеди. Мы вскипятили и выпили чаю, а глухарь все ходил между серо-лиловыми стволами лиственниц, правда щелкал уже реже, а потом и вовсе замолк и незаметно исчез. Вот он – результат безлюдья! Наверное, и наши европейские глухари, к которым сейчас с такими хитростями подбираются охотники, некогда были столь же непугливы на токах! На следующее утро представление повторилось, а разошедшийся глухарь токовал почти до полудня!
За прошедшие дни Юра уже не раз снимал глухарей и глухарок во время прочесывания марей. Однажды он заставил нас ходить кругами вокруг одинокой сухой лиственницы, на вершину которой взгромоздился спугнутый им здоровенный петух. Пока мы отвлекали внимание осторожной птицы, оператор подобрался почти вплотную и запечатлел краснобровую бородатую голову в полный кадр. Еще одного каменного глухаря нам с немалым трудом удалось добыть, чтобы пополнить научные фонды – в Зоологическом музее МГУ не было экземпляра этого вида с Сихотэ-Алиня, а остеологическая коллекция Палеонтологического института нуждалась в полном скелете взрослого самца.
Крепкий на рану трофей, камнем упавший с дерева и, казалось, убитый наповал, на земле встрепенулся и смог отбежать в сторону на десяток метров. Кожа с перьями оказалась настолько прочно пришпиленной сухожилиями к мышцам, что мне пришлось потратить немало усилий, чтобы грамотно осуществить кропотливый таксидермический процесс и, подрезая связки, не порвать неосторожно шкуру. Еще дольше и тщательнее препарировал могучий скелет и особенно длинный низкий череп Константин. Темное жесткое мясо птицы, всю зиму постившейся на веточках лиственницы и хвое кедрового стланика, сильно отдавало смолой и явно не относилось к категории деликатесов. Рябчики шли у нас куда лучше! Ну а объемистый сизый кишечник и прочие потрошки и обрезки добычи достались нашим милым нахлебникам – кукшам.
Рябчики
«Какая ж тайга без рябчика?» – частенько приговаривал Николай, проверяя костяной манок, перед тем как отправиться на поиски пропитания. Эта самая обычная и доступная боровая дичь много раз выручала нас в разных, не только бикинских, экспедициях, когда провиант подходил к концу.
Как-то в начале мая на Верхнеперевальской сопке мы с Костей добыли четырех рябчиков на двоих, не вставая с бревна: один свистел в манок, другой стрелял. Самцы-петушки как заведенные летели на заветное «фиить-фьюить-ти-ти-те-тю», проносились над нашими головами, садились напротив, вытягивая шею, удивленно склоняя голову набок, топорща хохолок. Потом, в свою очередь, окликали прячущуюся самку или невидимого соперника: топорщили оперение, надувались шариком и свистели, одновременно втягивая голову и прижимая хохол.
Тем вечером мы соорудили в котелке густую лапшу с кусками рябчатины и набранными тут же, дважды проваренными
