Война за независимость Чили - Андрей Аркадьевич Щелчков
Карраско прибыл в Сантьяго из Консепсьона, где управлял до этого. Его кандидатуру активно поддержал авторитетный советник интендантства в Консепсьоне Хуан Мартинес де Росас, являвшийся вождем реформистки настроенных креолов.
Росас рассчитывал, что малообразованный и политически неопытный Карраско станет орудием в его руках, и он сможет инициировать некоторые реформы. Дело в том, что при предыдущем правителе в Чили пышным цветом расцвела коррупция, и все ждали от Карраско новой политики, а главное, оздоровления институтов власти. Реформы Карлоса III в XVIII веке были поддержаны местной элитой. Креольская верхушка была настроена реформистки и желала продолжения этого политического курса. Росас рассчитывал начать административные реформы. Он переехал вместе с Карраско в Сантьяго и даже поселился в его дворце. В первое время он входил в близкий круг губернатора. Однако Карраско предпочитал старый, авторитарный и высокомерный по отношению к креолам стиль правления. Вместо реформ он стал преследовать людей, открыто высказывавшихся критически о предыдущей администрации.
Карраско сразу же не приглянулся столичной элите, он вел себя грубо, не стеснялся народных привычек, в глазах общества выглядел грубым солдафоном. Он любил народное развлечение, петушиные бои, в чем его часто упрекали, а также открыто завел себе любовницу-негритянку. В своих мемуарах Хосе Сапиола писал: «Ему [Карраско — А.Щ.] приписывали невероятную страсть к одной черной рабыне. Какой странный каприз, завести черную Помпадур там, где столько белых»[99]. Если бы он это делал тайно, то не было бы никаких затруднений, но Карраско не скрывал своих страстей, что шокировало ханжескую и лицемерную, но внешне благонравную аристократию. Такое поведение было вызывающим для патриархальных, полных кастовых предрассудков нравов чилийской элиты. Карраско очень быстро настроил против себя большую часть местной аристократии, друзей Росаса, который сам терял влияние в губернаторском дворце.
Еще до потрясших основание империи событий из Испании приходили известия, обескураживавшие местные власти. В Буэнос-Айресе был смещен вице-король Собремонте, креолы активно вовлекались в политическую жизнь; здание монархии уже не казалось столь незыблемым. После известий о французском нашествии инициативу в укреплении обороноспособности Чили взяло на себя кабильдо, муниципальный совет Сантьяго, где преобладали креолы. С этого момента кабильдо стало ведущей политической силой в стране.
Остро встал вопрос о власти в колониях в случае занятия Наполеоном всей Испании. Следовало ли подчиниться новым властям Мадрида? Или самостоятельно управлять Чили от имени плененного монарха? Не будет ли это скрытой формой сепаратизма? Первая публичная дискуссия на эту тему между кабильдо и жесткими сторонниками абсолютизма, противниками какого-либо усиления влияния креолов во власти произошла после выступления писаря Консуладо И. Торресд, который отверг право народа на вмешательство в дела политики и в управление монархией. Он утверждал, что возможное решение отделиться от Испании даже в случае окончательной победы Наполеона будет квалифицироваться по закону как неверность и предательство короны, религии и родины. Это выступление вызвало бурю негодования в кабильдо. Многие требовали наказания Торреса, который был вызван для разбирательства к губернатору[100]. Растерянный Карраско не стал принимать ни чью сторону, но запросил кабильдо о его предложениях по защите королевства.
В ответ на запрос губернатора 19 сентября 1808 г. кабильдо разработало «План обороны королевства», в котором предложило губернатору закупить порох в Перу, создать ополчение в 10 тысяч человек в Сантьяго и 6 тысяч в Консепсьоне, прекратить все общественные работы, повысить налоги и сократить жалование служащих ради получения дополнительных средств на оборону[101]. Кабильдо Сантьяго претендовало на признание своего права участвовать в обороне королевства, полученного, по его мнению, еще в XVII веке[102]. Ничто не предвещало конфронтации креолов с властями или с метрополией, но налицо было стремление кабильдо как самого представительного органа креольского самоуправления добиться более существенного участия в принятии решений в колонии и, в первую очередь, в военных вопросах. Однако вскоре встал вопрос о признания новых властей Испании.
Фердинанд VII
Испанский лев побеждает гальского орла, аллегория на триумф Фердинанда VII короля Испании и Индий
22 ноября 1808 г. в Чили прибыл эмиссар инфанты Карлоты Хоакины, предложившей её покровительство на время пленения королевской семьи. Её письма были зачитаны в Аудиенсии в присутствии всех чинов королевства. После недолгого обсуждения это собрание решило поблагодарить принцессу, но отвергнуть её притязания. 27 января 1809 г. в качестве единственной верховной власти была признана Центральная хунта. Кабильдо сделало это не в безусловной манере. Совет признал хунту, высказав предположение, что она действительно законна и является представительницей нации при сохранении суверенитета «любимого монарха Фердинанда VII»[103]. Эта оговорка означала, что признание будет аннулировано, если выяснится, что хунта является результатом узурпации власти и не соответствует законам Индий[104]. Такое неповиновение привело к началу конфликта кабильдо и Карраско, что означало первый шаг к разрушению всего здания монархической, абсолютистской власти в Чили, а затем и отказ от верности чилийцев Испании.
22 января 1809 г. был издан исторический манифест Центральной хунты, в котором провозглашалось, что Индии (американские владения) являются не колониями или факториями, а неотъемлемой и равноправной частью Испанской монархии. Этот тезис подтверждал убеждение чилийцев, как и других американцев, что Америка является самостоятельным и равноправным с другими частями Испании королевством, связанным с метрополией лишь преданностью короне. Хунта приглашала американские области, в том числе генерал-капитанство Чили прислать своих представителей в Испанию. Однако если испанские провинции получали представительство по 2 человека от каждой, то заморские территории по одному, что вызвало справедливое недовольство креолов[105].
Казалось бы, последние решения Центральной хунты должны были удовлетворить тех креолов, которые мечтали о большей самостоятельности и о реформах в американских колониях. Однако большинство со скептицизмом отреагировало на них. Так, Хуан Мартинес де Росас писал в середине 1809 г. Х.А. Рохасу: «Сегодняшняя хунта — это собрание философов, которые говорят на языке разума. Сменятся правительство или обстоятельства, неизвестно, на каком языке они заговорят. И тогда, возможно, колонии снова станут тем же, чем были и раньше: колониями, факториями в полном смысле этого слова»[106]. Более того, креолам казалось недостаточной такая декларация, которая в определенной степени противоречила их взгляду на равенство территорий. Манифест
