Советская элита от Ленина до Горбачева. Центральный Комитет и его члены, 1917-1991 гг. - Эван Модсли

кооператоры, наши лучшие снабженцы, наши лучшие военные, наши лучшие пропагандисты, наши лучшие агитаторы, лучшие знатоки совхозов, наши лучшие знатоки колхозов, наши лучшие знатоки индивидуального крестьянского хозяйства, наши лучшие знатоки наций Советского Союза и национальной политики»[629]. Центральный Комитет и Контрольный Комитет нашей партии, говорил он в отчётном докладе XV съезду партии в 1927 г., вместе взятые, представляют собой «…руководящий в 200–250 товарищей центр, регулярно собирающийся и решающий важнейшие вопросы нашего строительства», ядро, которое по иному можно было бы назвать «генеральным штабом партии»[630]. Для самого Горбачёва Центральный Комитет ещё в конце 1980-х гг. оставался «мозгом партии», а его советник Георгий Шахназаров называл ЦК «мозгом и мотором всей системы управления государством». Некоторое время спустя пресс-секретарь Ельцина считал ЦК «…органом, состоявшим из наиболее либерально мыслящих людей, набранных из рядов Советской интеллектуальной элиты»[631]. Чаковский на пленуме ЦК в декабре 1989 г. признался в том, что для него выступление перед членами ЦК «выдающееся событие». «Если бы в 1930 г., когда я вступал в комсомол, или в 1939 г., когда я стал кандидатом в члены партии, кто-нибудь сказал, что я выйду на трибуну Центрального Комитета партии с речью, я бы сказал: «Ты что, смеёшься надо мной, что ли?» Для меня понятие ЦК было и есть святым понятием»[632].

Неспособность ЦК воспользоваться подобным потенциалом для возрождения стала в конце концов приговором ленинскому учению, которое всегда опиралось на идею партии, возглавляемой профессиональными революционерами, руководящими многочисленной массой рядовых членов[633]. Это стало приговором партии, которая по тем или иным причинам не сумела демократизировать собственную организацию, в то время как менялось само общество в результате политики, инициированной ею самой, а точнее — приговор так называемой внутренней партии, «относительно тонкого, но невероятно влиятельного слоя» руководящих чиновников, не желающих делиться своей монополией на политическую инициативу, которую они обрели в результате реализации принципа «демократического централизма»[634]. Эго стало также менее очевидным приговором марксизму, поскольку партия не испытывала серьёзного давления, которое заставило бы её отказаться, по крайней мере, от политики относительно низких цен на основные потребительские товары, полной гарантированной занятости населения и политической стабильности[635]. Но окончательный приговор был вынесен элите, которая извлекала все возможные преимущества из своего доступа к рычагам власти, особенно в брежневские годы. Это стало также приговором политической традиции, которая, зародившись ещё до 1917 г., не сумела создать должного числа институтов, способных обеспечить более широкое распределение политической власти как внутри самой партии, так и в обществе в целом, включая независимую судебную систему, свободную прессу, имеющую возможность критиковать действия руководства, и организации типа профсоюзов, способные защищать интересы рядовых граждан. Эта традиция создавала привилегированное положение одной единственной идеологии, будь то православие или марксизм-ленинизм, объявляла любую оппозицию предателями или даже врагами. Согласно этой традиции любой сильный лидер — царь, генеральный секретарь или президент, всегда обладал большей властью, нежели выборные органы, которые обязаны были ему подчиняться, или суд, который должен был объявлять законными любые его действия. Понятно, что эта была не та политическая обстановка, в которой возможно создание демократизированной партии во главе с Центральным Комитетом, выражавшим интересы рядовых её членов.

7. Элита и общество

Когда класс берёт власть, какая-то часть его становится агентами этой власти. Так рождается бюрократия. В социалистическом государстве, где капиталистическое накопление членам правящей партии запрещено, такое разделение, начавшееся как чисто функциональное, со временем становится социальным.

(X. Раковский, 1928 г.)

Привилегии имеют лишь половину цены, если нельзя оставить их в наследство детям. Но право завещания неотделимо от права собственности. Недостаточно быть директором треста, нужно быть пайщиком. Победа бюрократии в этой решающей области означала бы превращение её в новый имущий класс.

(Л. Троцкий, «Преданная революция», 1937 г.)

Коммунистическая партия Советского Союза находилась у власти самый продолжительный период времени по сравнению с любыми другими политическими режимами нового времени. И на протяжении всего этого периода, не считая нескольких месяцев после Октября 1917 г., партия полностью и монопольно контролировала деятельность правительства. За эти 70 лет были отчётливо выраженные этапы, когда партию как инструмент управления страной заменяли собой секретные службы или личный секретариат Сталина. Вместе с тем вплоть до 1977 г. отсутствовали какие-либо конституционно установленные основания для партийной монополии на власть. В Советской Конституции 1924 г. упоминания о партии отсутствуют вообще, а в Конституции 1936 г. она обозначена как «руководящее ядро организаций рабочего класса», но не государства в целом. В большинстве восточноевропейских стран имелось несколько партий, объединённых в альянс при доминирующей роли в нём коммунистов. Но в СССР не существовало законных оснований для создания иных политических партий вплоть до 1990 г., когда положение о руководящей роли КПСС было исключено из Конституции. Но в стране и не предпринималось попыток создания таких партий до конца 1980-х гг., когда стали появляться неформальные движения, разъедавшие монопольное положение одной партии. Вместе с тем для многих именно доминирование одной партии представляло отличительную черту коммунистической политической системы[636].

В какой-то степени такое положение было следствием так называемого демократического централизма — организационного принципа, избранного Российской социал-демократической рабочей партией ещё в 1906 г. и не допускавшего легальной оппозиции решениям, принимаемым верхними уровнями партийной иерархии[637]. Частично же оно объяснялось тем, что в руках руководства партии находились все средства убеждения, а при необходимости — и принуждения рядовых её членов к повиновению. Высшее руководство партии, под которым понимается совокупность членов Политбюро и Секретариата, ближе к концу советского периода составляло малую, причём постоянно сокращавшуюся в процентном отношении, часть её Центрального Комитета. Иное положение наблюдалось в первые годы Советской власти, когда, например, в 1920 г. в состав Политбюро и Секретариата входили 10 из 19 избранных тогда полномочных членов ЦК, или в 1924 г., сразу после смерти Ленина, когда в эти органы входила примерно третья часть значительно более многочисленного состава ЦК. В те годы Центральный Комитет являлся олицетворением партийного руководства, его решения были обязательны для всех нижестоящих партийных организаций, и ни один партийный или государственный орган даже не мог помыслить о том, чтобы покуситься на его авторитет.

Соответственно, Центральный Комитет представлял собой ядро советского режима на протяжении почти всего срока его существования, и любые изменения в его составе или в мере влияния на выработку и принятие решений играли центральную роль в изменениях природы