Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей
К сожалению, Ванситтарт был заместителем министра иностранных дел — обычный госслужащий, не глава МИД, не премьер-министр. Контролировать вышестоящих он не мог: мог оказывать влияние, но не контролировать, оставаясь их покорным слугой. Среди консерваторов некоторые — даже многие — рассматривали гитлеровскую Германию как бастион, который должен защитить Европу от СССР и засилья коммунизма. Они с радостью развязали бы Гитлеру руки на востоке, какой бы глупой ни была эта идея, отмечал Ванситтарт. Сам он уже давно бил во все колокола, предупреждая о германской угрозе: до какой-то степени в кабинете к нему прислушивались, однако идея натравить Гитлера на восток будоражила даже его ближайших коллег в МИД. В Москве вызывал сомнения сам факт, что британское правительство видит смысл в переговорах с нацистской Германией. Литвинов, видя, что Гитлер одержим завоевательными планами, давно оставил подобные мысли. Он считал единственно возможным выходом вооружиться до зубов и заключить военные союзы с европейскими государствами, которые ощущают угрозу со стороны Германии, и, конечно, с Соединенными Штатами. Как представитель своего ведомства Литвинов отлично справлялся; но он был вынужден отстаивать политику своего правительства, то есть Политбюро и лично Сталина. В дипломатических кругах в Москве было прекрасно известно, что позиция Литвинова целиком зависит от отношений со Сталиным, и в начале 1935 года эти отношения были хорошими[902]. Задним числом очень просто рассуждать о том, чего люди не поняли и не сумели предвидеть. Но в этом невозможно упрекнуть Литвинова, Крестинского, Эррио, Поль-Бонкура и, конечно, Ванситтарта и Черчилля. Они прекрасно все понимали. Однако тогда, зимой 1935 года, из всех правительств лишь у советского было ясное понимание германской угрозы и мер, которые следует принимать.
Поразительное терпение
Советский Союз в отношениях с британцами и французами был поразительно терпелив. Однако, с точки зрения СССР, у него не могло быть иных союзников в противостоянии с нацистской Германией, кроме тех, с которыми он так усердно пытался выработать общую позицию. Советскому правительству оставалось лишь проявить терпение и настойчивость. Пример советской терпеливости — ситуация с англо-французским коммюнике от 3 января. С 17 по 20 февраля Литвинов прошел путь от памятной записки Лавалю в весьма агрессивном тоне до сдержанно-примирительного ответа на запрос от французского и британского послов три дня спустя[903]. 19 февраля Литвинов, наряду с Крестинским и Стомоняковым, провел более двух часов у Сталина[904]. Нам неизвестно, что обсуждали на встрече, но главной темой разговора вполне могли быть Восточный пакт, англо-французское коммюнике, позиция немцев и варианты ответа на запросы французского и британского правительств. Выбор был на самом деле только один — ответ в примирительном тоне, который был дан 20 февраля. В нем приветствовалась англо-французская инициатива и затем излагалась советская программа, с которой читатели, исходя из предшествующих комментариев Литвинова и указаний для Потемкина, уже познакомились. По сути, в советской декларации предлагалось для противостояния военной агрессии заключить пакты взаимопомощи при поддержке СССР, Франции, Великобритании и Италии, а также Малой и Балканской Антант. Советская декларация уже на следующий день была опубликована в «Известиях»[905].
Некоторые политики в Париже и Лондоне наверняка вздохнули с облегчением. На следующий день Альфан встретился с Литвиновым, чтобы выразить благодарность за советскую декларацию. Французское и британское правительства, сказал он, были хорошо осведомлены о немецкой стратегии, направленной на выделение различных элементов англо-французского коммюнике, и пытались расстроить планы Германии. Ответ Литвинова Альфану был выдержан в вежливом, примирительном тоне и не имел ничего общего с предыдущим, исполненным желчи письмом Потемкину[906]. Лаваль и Саймон также выразили благодарность и выступили с заверениями, которые Потемкин и Майский передали в Москву[907].
Обмен вздохами облегчения и любезностями, однако, не уменьшил обеспокоенности Литвинова по поводу расплывчатости позиций Лаваля и Саймона. Намерены ли они и дальше держать прежний курс на заключение Восточного пакта, взаимопомощь, неделимость безопасности в Западной и Восточной Европе? В конце февраля обсуждались возможности визита Лаваля и Саймона в Москву и Саймона — в Берлин. Читатель помнит, что визит Саймона был отложен на фоне «дипломатической» болезни Гитлера после публикации 4 марта британской Белой книги по вопросам обороны с призывом увеличить военные расходы. 9 марта нацистское правительство объявило о наличии у него в распоряжении люфтваффе. Неделю спустя, 16 марта, в нарушение Версальского договора Гитлер объявил о возобновлении воинского призыва и о существовании 500-тысячной германской армии. Так был похоронен Версальский договор.
Читатель помнит, что Литвинов был не в восторге от вероятного визита Саймона в Москву, хотя НКИД не давал даже малейшего повода думать, что данный визит для Москвы нежелателен. Из Женевы Литвинов получил информацию, что Саймон по-прежнему пытается отговорить Францию от идеи заключения пакта о взаимопомощи и что Фланден колеблется и ждет, какой путь выберет Британия[908]. На французов давил не один Саймон. Леже также пытался затянуть дело. Как показали контакты британского МИД с французской стороной, Леже и другие сотрудники французского внешнеполитического ведомства «были не в восторге от идеи двустороннего франко-советского пакта и враждебно настроены по отношению к любому слишком тесному сближению Франции и СССР»[909]. В разговоре с британским послом сэром Джорджем Клерком Леже отметил, что «последовательно сражался против данной тенденции [по отношению к двустороннему франко-советскому пакту о взаимопомощи. — М. К.], иногда даже со своими министрами (Бонкуром и Барту), ибо это не способствовало бы восстановлению доверия, а именно доверие является основой прочного мира». Был ли он неправ? «Он [Леже] сказал мне, — докладывал Клерк, — что всеми силами пытается избежать заключения, в рамках единообразного регионального соглашения, отдельного франко-русского соглашения»[910]. Многие лицемерили по поводу коллективной безопасности и взаимопомощи, но только не Литвинов и Сталин.
Потемкин встречался с Лавалем почти каждый день, а также по вечерам, на светских мероприятиях, где они также обсуждали дела. Следуя указаниям Литвинова, Потемкин пытался удержать Лаваля в заданном русле, а кроме того, советовал, как ему помешать Саймону осуществлять одностороннюю британскую политику уступок Гитлеру[911]. Как бывший школьный учитель, он пытался усадить нерадивого ученика за уроки… Напрасный труд! Было сказано, что британский министр иностранных дел оказывает давление на французов с целью заставить их уступить Берлину[912]. Майский слышал, что Лаваль, как он выразился, что-то там темнит[913]. Для Москвы в этом не было ничего удивительного.
Литвинов все еще волновался о безопасности стран Балтии. Он подготовил справку
