Надвигающийся кризис: Америка перед Гражданской войной, 1848-1861 - Дэвид Поттер
Возможно, в качестве ещё одного жеста доброй воли Линкольн вечером 3 марта отправился в Сенат, чтобы выслушать прощальную мольбу Криттендена о примирении. На следующий день около полудня Джеймс Бьюкенен вызвал избранного президента в отель Уилларда, и вместе в открытой карете они отправились по Пенсильвания-авеню, вдоль которой шли ликующие толпы. Их сопровождало чувство напряженности, поскольку слухи о заговорах с целью убийства продолжали циркулировать. Помимо шестисот военнослужащих Соединенных Штатов, направленных Скоттом, здесь находилось около двух тысяч добровольцев, одетых в самые разные формы. Военная демонстрация и тщательно продуманный парад празднующих республиканцев, по словам газеты «Нэшнл интеллидженсер», «в некоторых отношениях стали самым блестящим и впечатляющим зрелищем, когда-либо наблюдавшимся в этой столице».[1092]
На временной платформе у восточного фасада Капитолия Линкольн произнёс свою инаугурационную речь и принёс президентскую присягу, которую произнёс верховный судья Тейни. Он начал с заверений в адрес Юга, сначала отказавшись от какой-либо цели или законного права вмешиваться в рабство в тех штатах, где оно уже существовало. Он одобрил, как конституционное обязательство, принцип закона о беглых рабах, хотя и не без некоторого недовольства пресловутым статутом, действующим в настоящее время. По его словам, не будет никакого вторжения на Юг, и не нужно никакого кровопролития или насилия. Он намеревался действовать «с целью и надеждой на мирное разрешение национальных проблем и восстановление братских симпатий и привязанностей».
Но наряду с надеждой на мир он решительно отверг сецессию. «Я считаю, — сурово заявил он, — что с точки зрения всеобщего права и Конституции Союз этих штатов является вечным». Это означало, что ни один штат «по собственному желанию» не может законно отделиться от Союза; что декреты об отделении «юридически ничтожны»; и что акты насилия против власти Соединенных Штатов представляют собой мятеж или революцию. Центральная идея отделения, по его мнению, была «сущностью анархии», поскольку она основывалась на губительном принципе, что меньшинство может отделиться вместо того, чтобы подчиниться воле большинства — процесс, который, будучи создан как прецедент, может повторяться бесконечно. В любом случае, как президент он не был наделен конституционными полномочиями «устанавливать условия для отделения штатов». Вместо этого его обязанностью было «управлять нынешним правительством, как оно попало к нему в руки, и передать его в неизменном виде своему преемнику».
Но как же, в чрезвычайных обстоятельствах того времени, он собирался выполнять эту обязанность? Он должен был «удерживать, занимать и владеть» федеральной собственностью на территории отделившихся штатов (имеются в виду, в основном, форты Самтер и Пикенс). Импортные пошлины будут взиматься (но с кораблей, стоящих в открытом море). Почта будет доставляться по всей стране (то есть «если не будет оказано сопротивление»). Что касается правительственных назначений в отделившихся штатах, то здесь Линкольн предложил ещё одну уступку, призванную развеять страхи южан перед тем, что в их кабинетах будут заседать республиканцы: «Если враждебность Соединенным Штатам в какой-либо внутренней местности будет столь велика и столь всеобъемлюща, что не позволит компетентным гражданам-резидентам занимать федеральные должности, не будет никаких попыток навязать народу несносных чужаков для этой цели». Короче говоря, решительно подтверждая федеральную власть на всем Юге, он будет избегать, насколько это возможно, провокационных усилий по обеспечению этой власти.
Таким образом, его позиция была твёрдой, но оборонительной и спокойной. Он не проявлял желания форсировать решение вопроса, а призывал американцев, всех и каждого, «спокойно и хорошо» подумать над всем этим вопросом, добавляя, что ничего ценного нельзя потерять, если «не торопиться». Выбор между миром и войной, однако, оставался за его «недовольными соотечественниками» с Юга. «Вы не можете вести конфликт, — сказал он, — не будучи сами агрессорами. У вас нет зарегистрированной на небесах клятвы уничтожить правительство, в то время как у меня будет самая торжественная клятва „сохранять, охранять и защищать“ его». Затем последовал последний абзац, подготовленный Сьюардом:
Я не хочу закрываться. Мы не враги, а друзья. Мы не должны быть врагами. Пусть страсть напряглась, но она не должна разорвать наши узы привязанности. Мистические аккорды памяти, тянущиеся от каждого поля битвы и могилы патриота к каждому живому сердцу и очагу на всей этой широкой земле, ещё будут звучать в хоре Союза, когда к ним вновь прикоснутся, как это, несомненно, произойдет, лучшие ангелы нашей природы.[1093]
Принятие этой Первой инаугурации с её противовесом суровости и доброй воли отразило межнациональные и межпартийные настроения горько разделенной страны. С тех пор историки также расходятся во мнениях относительно её истинного смысла. Одной из проблем, по мнению многих недоброжелательных критиков, был литературный стиль Линкольна, который редактор из Нью-Джерси счел «вовлеченным, грубым, разговорным, лишённым легкости и изящества, изобилующим неясностями и нарушающим самые простые правила синтаксиса». Республиканские газеты, напротив, настаивали на том, что «простые, краткие, сплетенные из проволоки предложения» Линкольна были «ясными, как горный ручей», и действительно «поразительно подходили к случаю».[1094]
Обращение понравилось республиканцам прежде всего своей «твердостью». В то же время его примирительные черты порадовали многих юнионистов из приграничных штатов и северных сторонников компромисса (включая Дугласа, который назвал его «мирным предложением»). Но на большей части Юга и для значительного меньшинства на Севере слова Линкольна означали принуждение, а принуждение означало войну. Если его объявленная политика будет реализована, говорил один из редакторов из Огайо, кровь «окрасит почву и воды всего континента».[1095]
Многие люди во всех частях страны, считавшие отделение незаконным или необоснованным, или и то и другое вместе, тем не менее полагали, что существование южной Конфедерации теперь должно быть принято как факт жизни и с ним следует поступить соответствующим образом. «Сецессия налицо — явная и ощутимая, — заявила газета из Род-Айленда, поддерживавшая Дугласа, — и если мы отказываемся признать её сегодня, то завтра нам придётся признать её с оружием в руках. От этого нельзя долго уклоняться. Существует неустранимый конфликт между фактом, который смотрит нам в лицо, когда мы смотрим на юг, и исполнением законов, предложенных президентом».
