Время в средневековом городе - Коллектив авторов

Визуальными символами многовековой городской истории были восходящие к Средневековью гербы. Элементы наиболее древних среди них – Риги (открытые ворота с двумя башнями, между которыми расположен крест, и ключи) [221] и Дерпта (перекрещенные ключ и меч)[222] – встречаются на печатях с XIII в.; Ревеля (три льва)[223], Вендена (рыцарь, стоящий над воротами города)[224] и Пярну (ключ и выходящая из облаков рука, держащая золотой крест)[225] – с XIV в. Из Нарвы были получены даже сразу два герба – данные, по изъяснению канцелярии, от ливонского гермейстера в 1426 г. (красный крест с розами вверху) и «от короля швецкаго Иоанна Третьего» (Юхана III) в 1585 г. («на лазоревом фейде или грунте наверху шпага, два картаульные ядра, в средине две рыбы, внизу сабля с одним ядром картаульным»[226]).

Таким образом, можно заключить, что для вошедших в состав Российской империи прибалтийских городов в XVIII в. современность напрямую связывалась с их средневековой историей и служила ее логическим продолжением.

* * *

Совсем иную картину мы видим в городах центральной России, несмотря на то, что история многих из них также уходила корнями глубоко в Средневековье. Наиболее частым ответом на вопросы об основании и военных осадах городов здесь являлась отписка об отсутствии в канцеляриях каких бы то ни было сведений. Как правило, это объяснялось бывшими пожарами и затоплениями городских архивов, а иногда просто утерей дел.

Сопоставление анкет 1720-х и 1760-х гг. позволяет проследить, как информация о прошлом терялась буквально на глазах. Так, ответ на вопрос об основании Казани в герольдмейстерской анкете был достаточно подробен: «Город Казань построен был напред сего от татарских царей деревянной, званием был татарским языком Казань, и в 7061 [1552] году оной город взят от российских войск штурмом, и после того от российского государства построен оной город каменной на горе»[227]. При этом в анкете 1760 г. ответ на аналогичный вопрос отсутствовал. Кроме того, отметив, что в Казани живут татары, канцеляристы затруднились пояснить, «давно ль они поселились и откуда происхождение имеют» – «о том за случавшимся в Казани в 1749 году мая 3 дня великом пожаре в казанской губернской канцелярии и в казанской архиве за погорением дел известия не имеется»[228].

Схожую ситуацию демонстрируют материалы, полученные из Свияжска. В 1726 г. свияжская канцелярия доносила, что «город Свияжск званием по реке Свияге построен в прошлом 7059 [1551] году июня 30 дня указом при блаженныя памяти государе царе и великом князе Иване Васильевиче всея России самодержце до взятья царства Казанского в третье лето»[229]. Ответ на аналогичный вопрос в 1762 г. был иным: «а в котором году помянутой город от кого и для чего построен, о том за згорением в вышереченом 1753 году пожаре канцелярии дел и прежних летописцов известий не имеется»[230].

Помимо указанных случаев о невозможности ответить на вопросы в связи с «погорением дел» сообщалось из Арзамаса (пожар был в 1726 г.)[231], Воронежа (пожар 1748 г.)[232], Ельца (пожар 1745 г.)[233], Киева (пожар 1718 г.)[234], Курмыша (пожар 1745 г.)[235], Лебедяни (пожар 1705 г.)[236], Ряжска (пожар 1726 г.)[237], Самары (пожар 1706 г.)[238], Скопина (пожар 1718 г.)[239], Соли Галицкой (пожар 1752 г.)[240], Старого Оскола (пожар 1711 г.)[241], Пошехонья (пожар 1747 г.)[242], Тотьмы (пожар 1743 г.)[243], Ярославля (пожар 1711 г.)[244] и др. Из Орла писали, что из-за неоднократного затопления «полою водою с рек Оки и Орла» «дела прошлых лет кои имели в архиве помокли»[245]. В Новом Осколе «от течи многия письма погнили коих и разобрать невозможно», а «при разобрании погнилых писем явилось три куля и два мешка весом пять пудов и шесть фунтов»[246]. Валуйские канцеляристы не смогли отыскать нужных известий в архиве «за неразобранием оной»[247]. Разумеется, влияла на полноту ответов и личная добросовестность респондентов, не всегда заинтересованных в поиске нужных сведений.

Среди немногочисленных письменных документов, на которые все же ссылаются канцеляристы, восстанавливая городскую историю, ведущее место занимают писцовые книги времен правления Михаила Романова. Это были хозяйственные поземельные описи, фиксировавшие не столько факты политической и военной истории, сколько последствия разорения русских земель. Хронологический горизонт освещаемых ими событий ограничивался концом XVI – началом XVII в. Основываясь на такого рода документах, канцеляристы из Великих Лук сообщали, что город «во 119 [1611] году от литовских людей был разорен, вызжен и высечен, и стоял девять лет пуст»[248]; из Вологды – что каменные городские стены были заложены при великом князе Иване Васильевиче, «а в котором году того непоказано», и что «был оной город Вологда литовскими людьми разорен, и соборная и другия церкви вызжены в 7121 [1613] году»[249]; из Углича – что после польско-литовского разорения «по учиненной описи во оном городе Угличе осталось посадских людей сорок семь человек»[250] («какая же перед ними оборона была, о том известия не явилось»[251]) и т. д.

В некоторых городах сохранялись жалованные грамоты. Так, из Рузы были получены сведения о данной в 7126 (1618) г. «рузским посадским людям грамоте», согласно которой «оной город был в осаде от польских и литовских людей, однако тою осадою взят и разорен не был, а оборонен бывшими в осаде стрельцами, коих находилось сто человек, и тою грамотою рузские посадские люди за сидение в осаде за содержание стрельцов на коште их и за пре-терпение от польских и литовских людей причиненного им разорения пожалованы льготою от всяких податей на четыре года»[252].

К направленному в Шляхетный корпус в 1761 г. доношению из Смоленска были приложены копии царских жалованных грамот Смоленской шляхте с 1655 г. и касающиеся Смоленска выписки из «Вечного мира» России и Польши[253]. Но несмотря на это, четко изложить военную историю города смоленские канцеляристы так и не смогли[254].

Что же касается попыток поиска более древних летописей, то ни в 1720-х, ни в 1760-х гг. они не увенчались большим успехом. В фонде Герольдмейстерской конторы сохранились сведения о запросе в 1725 г. копий с «древних летописцев» и «гербовников шляхетству» из Печерской крепости и Чернигова, где им было «понеже потребно быть», однако, по всей видимости, в ответ на этот запрос никаких рукописей получено не было[255]. Помимо вышеупомянутых ответов из прибалтийских городов[256], единственным памятником регионального историописания,