Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане - Роберт Киндлер
Беккеровская акция охватила все слои населения. Особенно отличились уполномоченные, которые, не зная местной обстановки, определяли, кто сколько должен сдать. Они оценивали величину стада, не видя порой ни одного животного: «Приезжает в аул уполномоченный, собирает сельсовет и решает, что у такого-то столько скота, у такого столько-то, делается это на глаз, так называемым «камеральным» способом, составляется протокол и взыскивается. Считать не хотели. Нам жаловались, что таким образом высчитывали скот у казаков, живущих за 200 вёрст. Люди живут за 200 вёрст, а они составляют протокол и точно указывают, кто сколько имеет скота»[493]. В русских сёлах должностные лица поступали так же. Здесь они оценивали посевную площадь хозяйства по наличию сельскохозяйственного инвентаря, числу тяглового скота и членов семьи и на основании этого рассчитывали налог. Им было достаточно того, что семья теоретически может обрабатывать определённую площадь[494].
Активисты в аулах часто рекрутировались из представителей враждующих кланов. Каждый из них, стремясь нанести экономический урон конкурентам, считал целесообразным свалить налоговое бремя своего района на членов другого клана. Цены на скот упали как никогда. Партийные и советские работники пользовались случаем нажиться на чужой беде[495], часто злоупотребляя своими административными полномочиями[496]. Некоторые должностные лица открыто признавались, что не могли упустить столь редкий шанс: «Один из членов совета говорит, что сегодня он член совета, а завтра его не выберут, но он бедняк, и поэтому он купил скот теперь. Другой обосновал свою покупку тем, что ему нужна лошадь для разъездов, а остальные даже и этим не смогли мотивировать, они просто говорили, что скот никто не брал и поэтому они решили якобы поддержать правительство, скупая скот за бесценок у населения»[497].
Хотя Беккер и его окружение потом и старались представить дело иначе, именно они «спустили с цепи» своих людей в степи и подстрекали к агрессивным действиям. В том числе и поэтому активисты не стеснялись прибегать к силе и «административным» методам. В сравнении с последующим разгулом коллективизации их поведение выглядит почти безобидным. Тем не менее несколько человек за эти месяцы лишились жизни, а целый ряд лиц при сомнительных обстоятельствах угодил в лагеря и тюрьмы.
Атаки на аулы в кратчайший срок взбудоражили всю губернию. Многие, пытаясь спасти себя и свою скотину от большевиков, скрывались в глуши. Некоторые баи нарочно превращали себя в «бедняков», раздавая стада приближённым и родственникам. Другие, пользуясь близостью китайской границы, как уже не раз бывало, бежали в Синьцзян[498]. Воскресли воспоминания о 1916 годе[499]. Более 400 семей ушли через горы, причём не только «зажиточные баи», но и «бедняцкие», и «середняцкие» хозяйства. С точки зрения коммунистов, особую досаду вызывало то, что среди беженцев находились председатели советов, комсомольцы и даже члены партии[500]. Советские пограничники задерживали и арестовывали кое-кого из беглецов, но действительно запереть границу на замок они были не в состоянии[501].
Беккер в немилости
«Международный» аспект авантюры и открытое пренебрежение фундаментальными элементами советской национальной политики в конце концов привели к скандалу. Одностороннее обложение казахов обязательствами по заготовкам противоречило всем большевистским заповедям в национальном вопросе, а то, что наряду с баями оно касалось и других групп населения, не соответствовало речам о справедливости и равноправии. Напряжённость достигла такого уровня, что в Москве почувствовали необходимость отреагировать. Ещё весной 1928 г. ЦК и ВЦИК направили в губернию комиссию под началом А.С. Киселёва[502] для расследования ситуации. В своём докладе Киселёв категорически утверждал, что Беккер зарвался, но руководство Казахстана тут ни при чём («крайком в этом отношении никаких указаний не давал»)[503]. В конце июля Политбюро сняло Беккера с поста и остановило кампанию[504]. В конце сентября последнему пришлось лично отправляться в Москву — на ковёр в Президиум ВЦИК[505].
Там, однако, Беккер стал обороняться. В принципе он следовал той же политике, твердил он, что проводится и в других регионах Советского Союза, и получал множество весьма противоречивых указаний, которые просто старался исполнять. Все на него нажимали и требовали план. Беккер прекрасно понимал, как важно ему не остаться единственным виновником и переложить хотя бы часть ответственности «наверх». Конечно, признавал он, допущен ряд серьёзных нарушений, прежде всего в отношении казахских аулов, но он-то как раз неоднократно пытался утихомирить товарищей на местах[506]. Кое-где вынужденно приходилось применять в ауле чрезвычайные меры, но это всегда происходило по согласованию с крайкомом. Члены семипалатинского партийного руководства его поддерживали, во всех важных вопросах они были единодушны, и ни о какой «диктатуре Беккера» не могло быть и речи.
Поразительно, не сдержался один из членов комиссии, почему это «директивы центра», о которых тут столько говорится, не выполнялись ни в одной из других областей Казахстана. Калинин как председатель Президиума упрекнул саму комиссию за «вегетарианское» заключение: констатируя тяжкие прегрешения, она, тем не менее, не предлагала никаких серьёзных санкций. Не считать же «наказанием» снятие Беккера с его поста в Семипалатинске! По словам Калинина, к нему и так без конца поступали от ответственных работников просьбы о переводе из этих мест[507]. Как минимум, заявил он, Беккера следует исключить из партии и отдать под суд[508]. По мнению Смидовича, все успехи последних лет оказались в опасности: «Товарищи, если бы пришли белогвардейцы и поставили себе целью разрушить нашу работу, экономику и т.д. — могли ли бы они выдумать более продуманную линию, чтобы повести контрреволюцию в крае?»[509]
За «честного коммуниста» Беккера, сделавшего себе «имя» в гражданскую войну, вступился А.И. Догадов. Легко говорить, сидя в бюро, возмутился он, но ведь сила большевистской партии в том и состоит, чтобы, взявшись за какое-то дело, делать его. Этот профсоюзный руководитель уверял, что любой на месте Беккера поступал бы так же, и предупреждал о последствиях реального суда над провинившимся:
