Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане - Роберт Киндлер
Большевистские темпы
Сталинская «революция сверху» должна была дать быстрые и прямые результаты. Руководящие товарищи не уставали это подчёркивать. Молотов заявлял в ноябре 1929 г.: «Остаётся… четыре с половиной месяца, в течение которых… мы должны совершить решительный прорыв в области экономики и коллективизации»[611]. Подобные высказывания разжигали в республиках и областях конкурентную борьбу, в которой победа ждала тех, кто сумеет в кратчайшие сроки предъявить самые высокие показатели коллективизации. Учитывая пока что малоубедительные цифры из Казахстана, тамошним работникам приходилось туго[612]. Так, в том же ноябре 1929 г. нарком юстиции КАССР Джанайдар Садвакасов[613] требовал от местных прокуратур ужесточить репрессии, ставя им на вид, что, судя по их отчётам, штрафы и конфискации применяются крайне мало, а следовательно, административный нажим сводится к нулю[614]. Подобного рода понукания не могли не оказывать своего действия. Работники на местах брались за дело, понимая, что в случае неудачи будут привлечены к ответственности[615].
За несколько недель цифры стремительно выросли: в конце марта, по официальным данным, было коллективизировано более 50% всех хозяйств. Отдельные регионы, например Павлодарский округ, где количество европейских крестьян-переселенцев превышало среднее по республике, 1 мая 1930 г. рапортовали даже об организации в колхозы более 96% хозяйств[616]. Соревнование между регионами за «лучшие» показатели принесло плоды. Особенно нелепые черты эта гонка приобрела в кочевых областях Казахстана. Даже самые «отсталые» из них добивались признания в качестве «района сплошной коллективизации». Тем самым ответственные работники стремились не только выказать свою преданность. Вожделенный статус обещал прямую выгоду: возможность выселять кулаков и баев, не принимая депортированных со стороны[617]. В этих условиях никого не беспокоило, какой вид имели колхозы, появлявшиеся как грибы после дождя. То же самое относилось к раскулачиванию, которое также гнали головокружительными темпами[618].
Чудовищная спешка, с какой большевики осуществляли коллективизацию и другие проекты тех лет (взять хотя бы экономически безумную идею выполнить первую пятилетку в четыре года), неоднократно истолковывалась как признак особой тяги коммунистов к «современности» и ускорению[619]. Кроме того, высокие темпы, по мнению некоторых авторов, объяснялись желанием догнать западную промышленность, при том что советское руководство было озабочено перспективой скорой войны, да ещё, может быть, и на два фронта[620]. Более или менее очевидная иррациональность этого плана накаляла обстановку и рождала к жизни все новые и новые планы[621].
Однако подобная аргументация оставляет без внимания менталитет сталинского окружения, которое настаивало на «большевистских темпах» коллективизации и индустриализации ещё и потому, что при таких темпах быстрее провоцируются и обостряются конфликты. Эти люди воображали, что они на войне, и вели себя соответственно[622]. С точки зрения руководства, польза от кризисов была очевидна: чем сильнее и жёстче нажим на население, тем проще отличить друзей от врагов и вывести последних под корень[623]. Основания для подобных стратегий давал опыт гражданской войны, когда большевики сумели выбраться из, казалось бы, безвыходного положения и справиться с подавляющим превосходством противника[624]. Сопротивление крестьян и кочевников коллективизации по всему Советскому Союзу всего лишь оправдывало ожидания режима[625]. Таким образом, война в деревне отнюдь не стала для него неожиданностью. Главным её пророком явился сам Сталин, который подчёркивал, что победе коллективизации будут предшествовать ожесточённые столкновения с кулаками[626], и не отказался от этой политики, даже когда её губительные последствия приняли обличье массового голода[627]. Перед лицом кулацкого саботажа казахскому руководству не остаётся ничего другого, как, проводя хлебозаготовки, встать «на рельсы репрессий», поучал Сталин алма-атинских товарищей в конце ноября 1932 г.[628] И Голощёкин через несколько недель уверял делегатов V пленума Казкрайкома: «Мы не только не можем отказаться от методов принуждения, методов насилия, жестоких репрессий в отношении классового врага, мы эту борьбу должны ещё усилить»[629].
Беспомощные в степи
В ходе кампании коллективизации казахским коммунистам, призванным претворять её в жизнь, довелось почувствовать всю шаткость советских притязаний на власть. Перед коллективизаторами на местах стояли непосильные задачи. В Челкарском районе даже товарищи в райцентре не имели конкретных указаний. Плохо проинструктированные уполномоченные в аулах знали только, что надо всё обобществлять, сгонять вместе скот, а на вопросы, что делать дальше, никто не давал ответа[630]. В других районах дела обстояли не лучше. Что делать, никто не знает, говорилось в одном докладе, из райцентров посылают в степь уполномоченных, которые ничего не смыслят в колхозном строительстве. Вслед за одними уполномоченными в аулы являются другие, с противоположными директивами, и порицают всё, что их предшественники объявляли правильным. Тем самым они сбивают с толку население, которое в большинстве своём понятия не имеет о смысле и цели коллективизации[631]. Неосведомлённость уполномоченных объяснялась не только низким уровнем их образования. Вышестоящее начальство зачастую намеренно оставляло свои кадры в состоянии «беспомощности», которое те старались преодолеть путём особо сурового обращения с крестьянами и кочевниками[632]. В ситуации, когда даже посланцы государства не ведали толком, что надо делать, среди населения тем более царили неуверенность и страх. В его глазах коллективизация, принудительные заготовки и раскулачивание были неразрывно связаны друг с другом как составные части всестороннего покушения на само его существование.
В разгар коллективизации в Чубартауском районе весной 1930 г. местное партийное руководство мобилизовало в качестве уполномоченных активистов из далёкого Каркаралинска, молодых студентов техникума, убеждённых в правоте своего дела. Руководство специально вытребовало людей из города, находящегося за сотни километров, чтобы исключить возможность их личных и родственных связей с местным населением, которые в других районах мешали успеху раскулачивания. В число студентов входил Шафик Чокин, позже запечатлевший пережитое в мемуарах. По прибытии в район его направили в дальний аул, где до тех пор ещё не удалось провести раскулачивание. Неопытный Чокин был полностью предоставлен самому себе. В ауле его уже ждали. Местные жители встретили его враждебно. Чокин с трудом подыскал двух не слишком надёжных помощников, которые снабжали его информацией об остальных аульчанах. Когда прошёл слух, будто Великобритания объявила войну Советскому Союзу и большевики
