Акимбеков С. Казахстан в Российской империи - Султан Акимбеков
Напомним, что только с этого направления у казахов не было среди соседей сильного имперского земледельческого государства, такого как Россия или Китай. Наоборот, после гибели джунгар сами казахи объективно стали наиболее значительной силой на границах со Средней Азией. По крайней мере, они располагали внушительными по своей мощи ополчениями кочевых племён. В случае объединения их усилий под властью авторитетного лидера они в теории могли в этот момент доминировать над Средней Азией.
Соответственно, именно в расположенном в присырдарьинских городах историческом центре Казахского государства теоретически и было возможно начать новое государственное строительство. Кроме того, Средняя Азия уже не была той опустошённой от войны территорией, как в 1720-х годах, что во многом и стало причиной того, что в 1730 году хан Абулхаир откочевал на север к российской границе. Следовательно, именно на юге можно было попытаться найти и основания и ресурсы для новой казахской государственности. Например, в Туркестане находился важный религиозный центр.
Одновременно Аблай стремился усиливать прямой контроль ханской власти над казахскими племенами. В частности, с этой целью он увеличил свой личный отряд туленгутов, которые должны были обеспечить преимущество над отдельными племенами. В том числе для формирования системы налогообложения казахских племён для последующего финансирования потребностей централизованного государства. Очевидно, что Аблай стремился к восстановлению государственности с сильной центральной властью, которая бы не зависела от России и Китая. Наверняка в этом сыграл свою роль его опыт пребывания в плену в Джунгарском ханстве у Галдан-Церена, а также активное участие в джунгарской политике в последние годы существования этого государства.
Однако при этом он продолжал активно маневрировать между интересами обеих соседних империй. Так, в 1777 году Аблай направил в Петербург своего сына султана Тугума с прошением об утверждении его ханом. В прошении он сообщал, что его избрали в Туркестане общеказахским ханом представители всех трёх казахских жузов[207]. При этом в тексте Аблай указывал, что был избран ханом «в прошлом 1771 году»[208]. С учётом того, что Тугум направился в Россию в 1777 году, а его прошение было представлено императрице Екатерине в феврале 1778 года, это выглядит как явная демонстрация. Вопрос здесь даже не в том, что Аблай 7 лет не информировал российские власти о своём избрании ханом, фактически игнорировал их, являясь формально российским подданным. Вопрос в том, что он явно ожидал, что Россия никак на это не отреагирует. В определённом смысле само прошение также выглядит вызывающим. Аблай наверняка знал о том, что в Младшем жузе ещё в 1749 году Нуралы был признан Россией ханом.
В связи с этим обращением Аблая коллегия иностранных дел подготовила 24 мая 1778 года записку на имя Екатерины II. В ней указывалось, что «он (Аблай. — Прим. авт.), сказывая себя таким образом избранным вообще от всех киргиз-кайсаков, видиться присваивать себе напрасно больше преимущества, нежели сколько на самом деле ему принадлежать может. Большая киргиз-кайсацкая орда особливое и независимое общество представляет от Средней. А в меньшей есть особливый Нурали-хан»[209]. Поэтому коллегия рекомендовала признать его только ханом Среднего жуза.
В мае 1778 года императрица Екатерина утвердила его ханом Среднего жуза. «Мы, великая государыня, наше и.в. надеемся, что он впредь должную к нам, великой государыне верность сохранит и во всём по указам нашим поступать будет»[210]. Тональность текста выглядит таким образом, что Екатерина вроде как сомневается в верности Аблая. Использование слов «императрица надеется» явно не соответствует указу монарха своего подданному. Характерно, что одновременно Россия направила также грамоту об избрании Аблая, которая была адресована казахам в целом.
В ней уже был соответствующий моменту текст: «Мы, великая государыня, снисходя на прошение его Аблай-солтана, в воздаяние должной его верности и в засвидетельствование императорскаго нашего к нему удовольствия за благо и за справедливо почли удостоить его императорской нашей конфирмации в приобретённом им вновь ханском достоинстве»[211]. Главным в этом документе было подчеркнуть, что именно Аблай обратился с прошением, а также то, что до того момента, пока Россия не признала его ханом, он был всего лишь «Аблай-солтан». Очевидно, что это был своего рода ответ за указанные выше слова «прошлый 1771 год» в прошении Аблая о признании его ханом.
Но Аблай не принял направленных ему бумаг и знаков ханского достоинства. По мнению Алексея Левшина, Аблай «полагал, что требования от него наружных знаков покорности имели целью сделать его сомнительным в глазах китайцев, которым он тогда оказывал преимущественную преданность»[212]. Это мнение Левшина в определённой степени отражает позицию губернатора Рейнсдорпа, которую он высказал в августе 1779 года, объясняя коллегии иностранных дел, почему Аблай не приезжает принести присягу. Рейнсдорп высказывал предположение, «не развращён ли он с китайской стороны, которая от давняго времени старается его в своё подданство преклонить»[213]. Сам Аблай писал Рейнсдорпу, что он должен отправиться на юг воевать с киргизами[214]. Понятно, что это была очевидная отговорка. Скорее всего, решение Аблая отказаться от принятия ханских знаков от российских властей, было связано с тем, что он рассматривал себя в качестве общеказахского хана, а не только хана Среднего жуза. Кроме того, в основе его политики продолжало оставаться маневрирование между интересами России и Китая.
Но для Петербурга такая постановка вопроса была неприемлема. И дело не только в том, что в это время в Младшем жузе уже был свой, признанный российской властью хан Нуралы. Очевидно, что для России в целом было невыгодно появление общеказахского хана и создание в Казахской степи сильного степного государства по примеру Джунгарии. Очень показательна в связи с этим точка зрения из указанного выше доклада коллегии иностранных дел Екатерине. «Для безопасности здешних границ, при коих киргиз-кайсаки кочуют, полезнее, чтоб они никогда и не состояли под одним главным управлением»[215]. Особенно невыгодно это было в ситуации неопределённости отношений с империей Цин. Дмитрий Васильев писал в связи с этим, что «важной чертой имперской политики стало препятствование объединению казахских владений в силу, которая была бы реально способна в той или иной степени противостоять России»[216]. Любое государство кочевников с сильной центральной властью, будь-то джунгарское или казахское, стало бы слишком самостоятельным субъектом международных отношений в регионе в ситуации,
