Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Янни Коцонис
Трудно сказать, могли ли крестьяне, находясь в сфере этой идеологии, действовать легитимно и при этом считаться какими угодно, но не отсталыми. Если модерность (modernity) (не путать с модернизацией) предполагает и внушение индивиду нового понимания основ власти[37], — а это, конечно же, включает Россию в сферу европейского опыта, — то надо заметить, что не во всех случаях власть означает одно и то же. Речь идет о взглядах и категориях мышления различных образованных групп: допускали и поощряли ли они вовлечение, легитимное участие и партнерство других в том или ином проекте политического устройства. Короче говоря, речь идет о гегемонии в том смысле, в каком это слово употреблял А. Грамши, — что, в свою очередь, провоцирует сравнение с «цивилизаторскими» миссиями в Европе и колониях европейских стран в тот же период[38].
4. Источники и методология
Наши источники могут быть использованы эффективно только с учетом обстоятельств, при которых они производились. Очень важна не только проблема их достоверности и точности, побуждающая исследователя отсеивать, перепроверять, подсчитывать и сверять (для историков это обыденная работа), но и сама причина их создания, равно как и намерения авторов[39]. В частности, наше представление о крестьянах складывается из того, что написали о них некрестьяне, а представления и воззрения последних пронизывают практически все свидетельства, имеющиеся в нашем распоряжении. Более того, эти источники определяют собственно исторические вопросы, которые мы задаем.
Мы используем данные статистиков, с начала 1870-х гг. отправлявшихся в деревни за информацией в поисках ответов на вопросы, которые волновали их и их нанимателей в центральных и местных учреждениях, прежде всего — как могут (и могут ли вообще) крестьяне выживать и платить налоги. И вопросы, которые статистики задавали, и ответы, которые они подавали наверх, были оружием в их борьбе с теми же нанимателями[40].
Мы рассматриваем и источники, оставленные учителями и врачами, самыми крупными из групп образованного общества, находившихся в постоянном контакте с крестьянством на рубеже XIX–XX вв. Их миссия состояла в том, чтобы тем или иным способом дать крестьянам образование, но понимание этой миссии было далеким от нейтрального: предполагалось, что с крестьянской культурой что-то не так (невежество, порождающее болезни; замкнутость, увековечивающая равнодушие к прогрессу; покорность по отношению к безнравственной власти и недоверие к власти честной). Лекарством, которое эти деятели прописывали, было сближение с их собственной городской культурой (наука, рациональность, грамотность, писаное право, осознание собственного места в общей системе государственного устройства)[41].
То, что имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства исходят не от крестьян, — это не слабость или неизбежный недостаток, но соль моего исследования. В конце концов, понятие «крестьянин» подразумевает и определенные отношения с властью, и место в социуме, а не просто то или иное хозяйственное занятие или известную социологическую категорию; и наши источники создавались внутри этого контекста[42]. Вопросы, которые задавали современники, редко касались крестьян, как те понимали себя сами, но в гораздо большей степени относились к проблеме — как определить крестьян, оказать на них воздействие, получить с них причитающееся. Крестьяне отвечали на вопросы, и их слова записывались, фильтровались и отбирались другими; более того, крестьяне и говорили по-разному, в зависимости от слушателя. Именно поэтому я стремился видеть в источниках не путеводитель по «подлинному» крестьянскому мировоззрению или всеобъемлющую картину того, что значит быть крестьянином, а отклик на призыв или запрос, поступившие крестьянам от кого-то другого. Эта формулировка метода ставит перед нами извечную дилемму крестьяноведения и subaltern studies[43] — как услышать глас безмолвствующих; мы ищем ответ, стараясь услышать их голоса как отклик, являющийся звеном в сложном процессе взаимодействия. Вопрос в том, с кем и зачем они говорили. И именно об этом взаимодействии, а не о статичной реальности крестьянской жизни мы можем и должны рассказывать.
Глава I
НА ПУТИ В ОБЩЕСТВО: ЕВРОПЕЙСКИЕ МОДЕЛИ И РУССКИЕ КРЕСТЬЯНЕ.
1861-1895
Освобождение крестьян с землей сделало Россию в социальном смысле tabula rasa, на которой еще открыта возможность написать ту или другую будущность… Все сделанное теперь отзовется на всей будущей жизни России; всякий промах, всякое легкомысленное решение падет тяжелым проклятьем на теперешнее поколение». Так писал аристократ и общественный деятель А.В. Яковлев в 1872 г., то есть чуть более чем через 10 лет после освобождения крепостных в России. Это было типичное отражение того духа позитивизма, которым была пропитана эпоха Великих реформ 1860—1870-х гг.: вооружившись им, «общество» (термин, обозначающий слой населения, состоящий из людей формально образованных, как правило, благородного происхождения и общественно активных) подходило к решению важнейших проблем, выдвинутых на первый план, скомпонованных и, в сущности, порожденных самими реформами. Наиболее впечатляет у Яковлева его личная уверенность в том, что в данном направлении действительно возможно что-то сделать. Он призывал общественных деятелей сформулировать «законы» и «аксиомы» экономического и социального развития России и выдвигал свои предложения о рациональной политике в отношении процесса окультуривания примерно 50 млн. крестьян, освобожденных от различных форм крепостной зависимости и вошедших в единое крестьянское сословие[44].
Яковлев поднял один из центральных вопросов, логически вытекавших из освободительной реформы, — о месте крестьянства в социально-экономической структуре России. Данный вопрос своей сложностью пугал многих с тех самых пор, как бюрократические усилия и самодержавная воля, отменившие крепостную зависимость в 1861 г., так и не смогли подняться до ясного представления, какой порядок должен ее заменить[45]. Яковлев был удовлетворен тем, что экспроприации значительной части крестьянства (что было характерно для Европы) удалось избежать, поскольку почти все крестьянские хозяйства получили земельные наделы. «Представителям умственной жизни» оставалось учиться на «ошибках» и нововведениях Западной Европы. В частности, общественные деятели, по мысли Яковлева и его единомышленников, должны были поощрять рост кооперативов, стимулирующих самопомощь, экономическую независимость и высокую производительность крестьянского труда.
Кооперативные деятели, как и другие реформаторы, в первые десятилетия после Освобождения предполагали: крестьяне уже обладают всеми необходимыми навыками, чтобы действовать как свободные люди в обновленном обществе, а судебная реформа предоставит им нужные юридические гарантии для дальнейшего развития[46]. Яковлев даже пошел
