ТАЙНЫ ФАЛЬСИФИКАЦИИ - Владимир Петрович Козлов

казнены упомянутые в письме как преданные смерти Лопухин и Игнатов. Однако нам не известны списки этого документа, относящиеся к XVIII в.25 Это обстоятельство может служить косвенным указанием на то, что письмо создано в первые десятилетия XIX в. Если же говорить об авторе подделки, то, на наш взгляд, наиболее вероятно, что им был Кавкасидзев. «Кавкасидзевский след» попытался детально разобрать Эйдельман. Анализируя другие опубликованные им документы, относящиеся к делу царевича Алексея, историк обнаружил в них поразительные расхождения с подлинными текстами, а также «монтировку» целого ряда источников на основании реально существовавших документов по делу царевича26. Манера «работы» Кавкасидзева здесь оказалась сходной с манерой изготовления «письма Румянцева». Правда, Эйдельман ограничился выводом о том, что Кавкасидзев мог это сделать, не исключая возможности обмана Кавкасидзева каким-то другим лицом. Это, на наш взгляд, никак не увязывается с нарисованным самим же Эйдельманом портретом этого человека как вполне профессионального исследователя, который не мог не проверить оказавшиеся в его руках документы хотя бы по их предшествующим публикациям.

Изготовив «письмо Румянцева», Кавкасидзев шел на сознательный обман, обман в высшей степени дерзкий и продиктованный его глубокой уверенностью в реальности описанных им событий. Слова Августина Блаженного, приведенные в качестве эпиграфа к этой главе, как нельзя лучше, по нашему мнению, раскрывают замысел фальсификатора и возможные мотивы его самооправдания. Но вера в придуманную истину ни на шаг не приближает к ней, равно как и искренняя ложь никогда не становится правдой.

Глава тринадцатая

«ДА ПОСТЫДЯТСЯ И ПОСРАМЯТСЯ ВСИ, ГЛАГОЛЮЩИЕ НА НЬ»

Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочитаю огорчать ее, предпочитаю унижать ее, только бы ее не обманывать.

П. Я. Чаадаев. Отрывки и афоризмы

Эту главу мы начнем с небольшого рассказа о жизни и деятельности Ивана Петровича Сахарова (1807 – 1863 гг.), человека заметного и в русской истории первой половины XIX в., и в отечественной историографии этого времени. Врач по профессии, историк и этнограф по увлечению, он, обладая поразительной работоспособностью, едва ли не фанатичной приверженностью к истории Тульского края, уроженцем которого являлся, сделал немало для развития краеведения, изучения всевозможных древностей, становления русской этнографии и археологии. Начав свой путь в исторической науке с небольшой статьи в московском журнале «Галатея» о тульских достопримечательностях, Сахаров вскоре был признан в кругах столичной и московской интеллигенции как знаток прошлого и современного русского быта, стал вхож в дома известных московских и петербургских ученых, сделался активным членом Московского общества истории и древностей российских и других научных объединений России, возникших в 40 – 50-х гг.

Его энергии, научным замыслам и настойчивости в их последовательном осуществлении нельзя не позавидовать. После серии небольших статей и публикаций исторических источников Сахаров выступил с рядом крупных изданий. В 1836 – 1837 гг. из-под его пера выходят три тома «Сказаний русского народа о семейной жизни своих предков», в 1841 г. появляются подготовленные им к изданию «Русские народные сказки», через год – «Русские древние памятники». В последующие годы эти книги неоднократно переиздавались. Сахаров выступает с проектами собирания фольклора, древнерусских надписей, составления родословных, словарей писателей, ученых, общественных деятелей и пр., выпускает ряд новых книг1. На его труды появились многочисленные восторженные отклики, их замечает и благосклонно оценивает Николай I.

Избранная Сахаровым проблематика исследований – история и современное состояние народной культуры, быта, многочисленных проявлений народного духа – находилась на главном пути развития общественной мысли и отечественной историографии. Благодаря изысканиям Сахарова русская бытовая культура с суевериями, скоморошьим весельем, пословицами и поговорками, песнями и сказаниями становилась известной и доступной, общественно значимой. Его усилия в этих направлениях высоко ценились В. Г. Белинским, Н. Г. Чернышевским2, положительно характеризуются современными исследователями3.

К концу жизни Сахаров заслуженно мог гордиться сделанным. Но сегодня нам небезразлично и то, что научные изыскания Сахарова совпали едва ли не с пиком активного внедрения официальной идеологией в общественное сознание России известной уваровско-николаевской триады «православие, самодержавие, народность» как исконных устоев могущества и процветания российской государственности. Сахаров не просто не смог избежать в своей деятельности воздействия этой идеологии, но и оказался ее сторонником и пропагандистом. «Русская народность смело и торжественно провозглашается в России», – с радостью заявлял он, наблюдая за внутренней политикой Николая I. «Россия начала возвращаться к основным русским началам после двухсотлетнего испытания, после сознания своих сил, своих нужд», – констатировал Сахаров4.

В его рассуждениях звучали и националистические нотки. Русский народ в представлении Сахарова являлся едва ли не единственным в мире «историческим народом». Испытав на себе «переворот… для направления к революции», задуманной в России «французскими тварями» и «немецкими бродягами», он должен возвратиться к исконным патриархальным устоям и тем самым найти силы для выполнения своей исторической миссии.

И Сахаров старательно делал все, чтобы изучать и пропагандировать эти устои. «Ходя по селам и деревням, – писал он в своих воспоминаниях, – я вглядывался во все сословия, прислушивался к чудной русской речи, собирал предания давно забытой старины…»5 Ему казалось, что «ложное просвещение», наступавшее из Европы на страну с истинными добродетелями и грозившее «страшной бедой нашему отечеству», можно будет остановить возрождением национального народного духа на основе идей православия, самодержавия, народности.

Несмотря на огромную эрудицию и работоспособность, Сахаров остался историком-самоучкой. Факт этот тем не менее не может не породить чувства уважения к человеку, сумевшему и по уровню знаний, и по пониманию профессионального мастерства встать почти в один ряд с известными учеными того времени. Но Сахаров не смог в своем искреннем увлечении русской стариной, современным ему русским бытом остановиться у той черты, которая отделяет фантазию от истинного знания. К этому его подталкивали и своеобразно понимаемый патриотизм, и восторженно-умилительное преклонение перед разрушавшимися на его глазах патриархальными устоями.

Есть основания полагать, что Сахаров преступил эту черту не сразу и не без внутренних колебаний и опасений перед возможными скандальными разоблачениями. Первым шагом в этом направлении, видимо, следует считать поправки, которые он решил делать в издаваемых оригинальных записях русских народных песен. Поначалу Сахарову казалось, что нет никакого криминала в исправлении «ошибок» устного народного творчества, в том числе песен, с его точки зрения, обраставших за столетия всевозможными искажениями. Он видел свою задачу не только в том, чтобы издать эти песни, но и «очистить» их от имевшихся, на его взгляд, неточностей. Так, в песне об осаде Волока и Карамышеве он заменил «по смыслу» Волок на Псков, а Карамышева – на И. В. Шуйского. И попал впросак: оказалось, что