Златая цепь на дубе том - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович
Несколько раз в драматические моменты царь проявлял постыдную трусость — или вел себя так, что были основания его в этом обвинять.
Накануне Нарвского поражения в ноябре 1700 года Петр бросил свою обреченную армию, да и позднее в Белоруссии дважды, имея превосходящие силы, поспешно скрылся от небольшой армии Карла XII, которого он очень боялся.
Вместе с тем царю случалось проявлять нешуточную, даже излишнюю отвагу. По меньшей мере дважды он без трепета подставлял себя под пули: во время захвата двух шведских кораблей в мае 1703 года на Неве (это была первая, пусть скромная победа русских на воде) и в Полтавском сражении, где вражеские пули продырявили царю шляпу и седло.
Храбро он себя вел не только на поле брани, где решалось многое, но и в совершенно необязательных ситуациях. Собственно, одной из причин преждевременной смерти царя стала жестокая простуда, полученная поздней осенью 1724 года, когда Петр во время бури бросился в ледяную воду спасать гибнущее судно (если это, конечно, не красивая легенда).
Мало-мальски правдоподобный ответ на эту загадку душевного устройства государя дает только невропатология.
Гиперактивность, какими бы физиологическими или психологическими причинами она ни объяснялась, для правителя качество ценное. Особенно если такой же подвижностью обладает ум, а у Петра тело вечно не поспевало за стремительностью мысли. У этого человека беспрестанно возникали новые идеи, он ими загорался и немедленно приступал к их осуществлению. Но при этом, увлекаясь новой целью, он не охладевал к прежней, так что с годами поставленные задачи всё множились. Царь был упорен и упрям — иногда до абсурдности, но без этой петровской «упертости» ни одно начинание не было бы завершено. Одна из самых сильных, позитивных черт Петра состоит в том, что он никогда не опускал руки и не смирялся с неудачей. Наоборот, поражение словно удваивало его энергию.
Не менее ценным порождением огня, всю жизнь опалявшего эту неспокойную душу, была жадная любознательность. Она с одинаковым пылом расходовалась на важные предметы и на чепуху, но сама всеядная широта петровских интересов не может не восхищать.
Подростком Петр занимался лишь тем, что тешило его любопытство, а это в основном были всякие технические вещи: механизмы, инструменты и прочее. Поскольку иностранцы разбирались в этих премудростях лучше, чем русские, около юного царя все время находились иноземные мастера. С иностранцами ему было проще и интересней, чем со скучными, раболепными подданными. Подросший Петр часто ездил в Кукуй, маленький европейский сеттльмент на краю Москвы. Иноземная слобода с ее геометрическими улочками, аккуратными домами и уютностью станет для Петра образом земного рая. Он попытается превратить в такой же регулярный парадиз всю свою косматую державу. Задача окажется неподъемной, Петр натворит много несуразностей и зверств, и если чего-то все-таки добьется, то не по части парадизности, а лишь по части регулирования.
Одним из симптомов «кожевниковской эпилепсии», которой возможно, страдал Петр, является склонность к чрезмерной детализации.
Фантастической масштабностью замыслов и в то же время фиксированностью на мелочах Петр превосходил даже Ивана III. Это проявлялось буквально во всем. Петру всегда мало было указать магистральное направление, он должен был составить пошаговую инструкцию, разметить каждый дюйм на обозначенном пути. Повелитель огромной страны, а впоследствии один из вершителей судеб Европы тратил большую часть своего драгоценного времени на детализацию собственных указов, часто на совершенную ерунду. Скрупулезное расписывание должностных обязанностей самых мелких чиновников, подробные указания, как кому одеваться, как стричь волосы, как бриться, в каких жить домах, как проводить свадьбы и как хоронить покойников, как торговать, какими серпами жать — вот основное времяпрепровождение «самодержавного властелина».
Петр относился к числу правителей, строивших государство не по принципу стимулирования частной инициативы, а по принципу строжайшего регламентирования — не слишком эффективная технология в условиях огромных просторов и плохих коммуникаций. Извечная российская беда — неорганизованность, безалаберность, неисполнительность — исторически объясняется непривычкой проявлять инициативу и думать своим умом; вечное государственное принуждение отбивало эти качества. Петр же пытался справиться с этой хронической болезнью, закручивая гайки еще туже. По психологическому типу он безусловно был «маньяком контролирования». Вероятно, жажда контроля — вообще код для понимания механизма петровских поступков и реакций. Царь, кажется, чувствовал себя уверенно и безопасно, только когда он контролировал всё и всех. Если же видел, что контроль утрачен, — впадал в судорожную ярость.
Петр не любил теоретизировать и рассуждать на идеологические темы, но яркое представление о его взглядах на методы государственного управления дает эпизод, рассказанный царским денщиком Нартовым.
«Государь, возвратясь из сената и видя встречающую и прыгающую около себя собачку, сел и гладил ее, а при том говорил: "Когда б послушны были в добре так упрямцы, как послушна мне Лизета, тогда не гладил бы я их дубиною"».
К досаде Петра, русские были мало похожи на Лизету, и «гладить их дубиною» приходилось часто. В 1722 году царь издал несколько комичный указ, строго-настрого постановивший, чтобы «никто не дерзал иным образом всякие дела вершить и располагать против регламентов». Государю казалось, что достаточно издать правильное распоряжение — и люди переменятся.
При своей нетерпеливости, при незыблемой вере в силу принуждения Петр желал перекроить народ на «правильный лад» немедленно, сию же минуту. Достичь этого, по убеждению государя, можно было, заставив людей строить всю свою жизнь по указке начальства, по установленным властью детальнейшим правилам.
Петровской страсти к тотальному порядку, на первый взгляд, противоречили шокировавшие современников безобразия, которым предавался царь. Он создал нечто вроде карнавального клуба — Всешутейший и Всепьянейший Собор, пародию на православную церковь. Пьянствуя и развратничая, члены Собора глумились над церковными таинствами: венчанием, крещением, отпеванием, рукоположением в священство. В формуле осенения благодатью «Святой Дух» заменяли «Бахусом», шутовски искажали «Символ Веры», непристойно переиначивали слова Писания и так далее. Любого другого человека, который позволил бы себе подобные вещи, в те времена сожгли бы на костре. При этом известно, что Петр был человеком искренней веры: он много и истово молился, любил церковное пение, сам пел на клиросе — и в то же время, кажется, получал особое удовольствие от кощунств. Историки пытались объяснить это раздражением против чрезмерного влияния патриархата, однако возможно всё объяснялось проще.
Когда Петр уставал от государственных дел, отдыхом для него становился временный отказ от всех правил и регламентаций, которым он придавал столько значения в повседневной жизни. А поскольку самой главной регламентацией являлись церковные запреты, им больше всего и доставалось.
Петр нагромождал планы друг на друга, от каких-то из них потом отказывался, какие-то лихорадочно корректировал, росчерком пера менял жизнь целых сословий, бестрепетно губил мега-ломанскими, подчас нелепыми прожектами десятки тысяч людей. Подданные часто не понимали, чего царь добивается и зачем их терзает, однако за всей этой многосторонней, хаотической деятельностью просматривается некая система взглядов, твердое представление о правильном и неправильном.
Стержень и главная цель всех петровских начинаний — максимальное укрепление государства, сильно расшатавшегося на протяжении семнадцатого века. В тогдашних условиях государство могло быть сильным, лишь обладая мощной армией и флотом, развитой промышленностью, работоспособной бюрократической машиной, эффективной финансовой системой. Решить все эти задачи более или менее быстро можно было лишь применяя «ордынские» мобилизационные механизмы. Так, шаг за шагом, и восстановилось прежнее, изначальное государство с поправкой на требования эпохи.
