Твой последний врач. Чему мертвые учат живых - Хитрова Татьяна

Они поговорили еще немного и тихо прошмыгнули в свои комнаты, чтобы не получить нагоняй от суровых медсестер: сколько бы лет тебе ни было, в санатории ты начинаешь чувствовать себя подростком.

Через неделю Ася смущенно протянула Тоне листок бумаги, сложенный вчетверо. По необычному цвету та сразу узнала страницу, вырванную из Асиного блокнота.

– После нашего разговора ко мне пришло вдохновение, и я написала этот стих, но долго не решалась тебе отдать. Надеюсь, он станет для тебя напоминанием или путеводным маяком, если тебя вдруг снова начнут одолевать сомнения насчет будущего. Но мне бы хотелось, чтобы он не задерживался надолго у одного человека, а в нужную минуту как подсказка переходил к тем, кто в нем нуждается.

– Ох, спасибо, это очень неожиданно! – удивилась Тоня.

Раскрыв листок, она прочитала простые, но очень трогательные строчки.

– Ася, это просто чудесно! Мне никто и никогда раньше такого не делал. Можно я тебя обниму?

– Конечно, – улыбнулась девушка и раскрыла руки. – Меня завтра выписывают, поэтому я буду рада, если ты тоже напишешь мне в блокнот какое-нибудь пожелание.

После того как девушки обнялись, Ася протянула раскрытый блокнот и ручку. За время пребывания здесь ее волосы немного отросли, сделав похожей на белоснежный одуванчик, и ручка стала путаться в волосах, поэтому она носила ее, закрепив на кармашке рубашки.

Тоня написала: «Ты волшебная! Я счастлива обрести такую замечательную подругу. Давай договоримся увидеться в следующий раз при хороших обстоятельствах в какой-нибудь теплой стране? Свети другим, но, пожалуйста, не сгорай сама».

Я смотрела невидящими глазами в историю и не могла остановить слезы, льющиеся рекой.

Растерявшаяся Саня села рядом со мной на диван.

– Эй, Танчик, ты чего? Секунду назад сидела же счастливая, – недоуменно спросила она. – А-а-а, история. Это что, кто-то из твоих родственников?

Я отрицательно покачала головой, а потом кивнула, окончательно запутав Саню.

– Н-н-н-не смогу. Я не пойду. Это Л-л-леонид Н-н-николаевич. Ори-он, – от слез я даже начала заикаться.

– Кто? Прости, я не понима… А! О, блин, это мужчина с собачкой, которого мы видели, да?

– Д-д-да!

Саня забрала у меня историю и положила ее к себе на стол, закрыла дверь кабинета на замок и ненадолго открыла окно, чтобы прохладный морозный воздух охладил мое раскрасневшееся лицо. Потом сунула мне в руки кружку мятного чая и шоколадку, которую достала из подарка студентов.

– Я н-н-не хочу.

– Тебя никто не спрашивает. Жуй, это поможет.

Лишь спустя десять минут я смогла немного успокоиться. Саня в это время звонила в стационар, чтобы узнать подробности лечения Л. Н. и предположительную причину смерти.

– Это что, была шоколадка с валерьянкой?

– Нет, это был обман твоей симпатической системы. Когда мы испытываем сильный стресс, то действие всех пищеварительных желез прекращается. К примеру, пока ты убегаешь от разъяренного медведя, тебе особо не до поглощения бургеров: во рту пересыхает, давление повышается, зрачки расширяются. А при активности парасимпатической системы мы, наоборот, успокаиваемся: давление падает, железы работают. Так вот, если ты сильно паникуешь, то можно просто что-нибудь съесть, медленно прожевывая, и организм подумает, что раз мы жрем, значит, опасность миновала, и че это я тогда паникую? Галя, отмена!

– Поэтому некоторые люди бессознательно заедают стресс? Тянет на сладкое или вредное, и таким образом мы просто пытаемся успокоиться?

– Да, все верно. Кстати, так еще в Древнем Китае проверяли людей перед казнью. Приговоренные клали в рот горсть сухого риса, и им зачитывали приговор. Если после этого он выплевывали сухой рис, значит, виновны. Раз волнуются, значит, действительно совершили преступление. А если рис был мокрый и весь в слюнях, значит, человек невиновен.

– Какой-то сомнительный метод. Конечно, я бы все равно волновалась – вдруг ложно обвинят?

– Это верно.

– Что сказали хирурги по поводу Л. Н.?

– Неделю назад он поступил в стационар, ему было назначено плановое аортокоронарное шунтирование. При выполнении этой манипуляции между аортой и коронарной артерией накладывается обходной шунт, а в качестве шунта используются аутотрансплантаты – собственные вены и артерии пациента. У него была нестабильная стенокардия[43]. Четыре года назад он уже перенес один инфаркт миокарда, но за день до операции у него развился второй инфаркт, обширный, который он уже перенести не смог.

– Точно, он же мне жаловался на боли за грудиной. Как же я пропустила этот момент!

– Тань, ты здесь вообще ни при чем, это просто печальное стечение обстоятельств. Он уже был в больнице, знал о диагнозе, у него была плановая операция. К сожалению, такое случается.

– Я впервые хочу отказаться от вскрытия.

– Его и не будет.

– Почему?

– В больницу приехала его дочь, написала заявление об отказе, и главврач разрешил его не проводить. В течение часа дочь подойдет за справкой.

– Хорошо. Напишешь ее, а я отдам, можно? Хочу с ней поговорить.

– Справишься?

– Да.

Через час к нам постучались. Я вышла в коридор и представилась высокой, печальной, но при этом очень собранной девушке Елене.

– Я искренне соболезную вашей утрате. Вот справка. И простите, есть один момент, который я хотела у вас узнать. Я знала вашего отца, иногда по пути на работу я встречала его гуляющим с Орионом, мы обсуждали книги, и Леонид Николаевич даже дал мне почитать роман «Отверженные».

– А, так это вы тот улыбчивый патолог, – улыбнулась Елена.

– Вы меня знаете?

– Да, папа как-то в разговоре упоминал о вас, даже стал чаще гулять с Орионом.

– А где сейчас бульдожка?

– С мамой. Мы с мужем забираем ее жить в свой дом в Подмосковье. Дом с огромным двором, так что ему там будет раздолье. Папа тоже должен был к нам переехать, но, к сожалению, не успел.

– Ваш отец был очень добрым и умным человеком. Мне искренне жаль, что все так случилось. Книга у меня с собой в рюкзаке, и если вы минутку подождете, то я принесу ее и отдам вам.

– Нет, не нужно, – покачала головой девушка. – Папа всегда был очень щедрым человеком, и я думаю, он бы хотел, чтобы эта книга осталась у вас. Пусть она служит вам напоминанием о том, каким он был.

– Спасибо.

На следующий день я улетела в Москву, а оттуда вместе с Кирей полетела в Мурманск знакомиться с его родителями и старшим братом. Меня встретили очень тепло, мы много болтали, гуляли, а один вечер даже играли в настольные игры. Надо было видеть глаза моей будущей свекрови, когда на Новый год я зашила индейку швом Мультановского!

Киря учил меня кататься на сноуборде, но съезжать с горки на ватрушке мне понравилось гораздо больше. Неделя зимних каникул словно помогла мне перезагрузиться: я знала, что этот год будет особенным.

Следующие полгода пролетели как один миг. Я усиленно готовилась к сдаче государственных экзаменов и аккредитации. Несмотря на большое количество практики, сотни поставленных диагнозов и проведенных аутопсий, я нервничала и беспокоилась о том, что моих знаний недостаточно. Причем в начале поступления я была уверена, что знаю очень многое из мира патологий и сдам экзамен играючи. Правду говорят, что чем больше мы узнаем, тем больше понимаем, сколько всего упускали до этого.

Я с грустью понимала, что с каждым последующим годом буду чувствовать себя абсолютно так же – мол, вот тогда я была несмышленой, а сейчас-то я о-го-го сколько всего знаю!

А может, это и есть признак постоянного движения и саморазвития, и нужно наслаждаться не только фактом наличия знаний, но и способом их получения. Жизнь – это путь, а не пункт.