Эдуард фон-Гартман — философ „бессознательного“ - Борис Бразоленко

Борис Бразоленко

Эдуард фон-Гартман — философ „бессознательного“1

(Род. 1842 г. † 25 мая 1908 года).

Недавно умершего философа Эдуарда фон-Гартмана, обыкновенно принято считать духовным сыном Шопенгауера. Это мнение верно лишь отчасти. Между обоими мыслителями, конечно, много общего, родственного и несомненно, что основные принципы гартмановского мировоззрения логически связаны с философской системой Шопенгауера; но значение Гартмана, как философа было бы, поистине, совершенно ничтожно, если бы он, подобно Фрауенштедту, ограничился одним повторением или комментированием шопенгауеровского учения.

Впоследствии мы укажем, в чем проявилась оригинальность Гартмана и, в чем он расходится со своим учителем. Здесь же необходимо лишь отметить, что характерною особенностью его философии является эклектизм. Эклектической же философией называется такое мировоззрение, которое составлено из разнородных, противоречащих друг другу элементов.

В самом деле, в своей «Философии Бессознательного» Гартман заставляет пессимиста Шопенгауера дружественно пожимать руку оптимисту Гегелю, о котором, между прочим, сам Шопенгауер в своем «Parerga und Paralipomena» отзывается в следующих выражениях: «Вся история литературы древней и современной не дает нам другого примера подобной фальшивой известности, какую приобрела гегелевская философия. Никогда и нигде еще нечто столь до нельзя скверное, очевидно ложное и абсурдное, мало того, явно нелепое и, прибавим еще к этому, в высшей степени отталкивающее и противное по своему языку не восхвалялось с такою возмутительною наглостью, с таким тупоумием, как величайшая мудрость, как замечательное, невиданное миром явление, чего, однако, удостоилась эта лишенная всякого значения псевдо-философия»2

Но, помимо Шопенгауера и Гегеля на выработку научного мировоззрения Гартмана оказал несомненное влияние Шеллинг и, отчасти, Кант.

Все эти разнородные дисциплины, преломившись в гартмановской «Философии Бессознательного» дали в результате своеобразное эклектическое мировоззрение3.

Рассмотрим же, каким образом Гартман связал в одно целое столь различные, повидимому, философские принципы.

В основу своей «Философии Бессознательного» Гартман положил волюнтаристическую теорию Шопенгауера, согласно которой воля является сущностью, субстанцией бытия, метафизическим фундаментом мирозданья. Шопенгауер утверждает, далее, в своем «Welt als Wille und Vorstellung», что реально-практическим элементом бытия является воля, а представление, будучи элементом интеллектуальным (умственный), подчинено воле; мало того, согласно Шопенгауеру, представление — только продукт воли, ее функция.

Представление не есть нечто абсолютное; его можно понимать в кантовском смысле, т. е., идеалистически; в этом случае оно будет обусловлено априорными формами времени, пространства и причинности; но представление может быть также обусловлено материальными факторами, иначе говоря, оно будет явлением физиологическим, тем, что названо Шопенгауером — «Gehirnphänomen».

Гартман, соглашаясь с Шопенгауером в вопросе о значении воли, как первопричины всего сущего, оспаривает, однако, второй тезис шопенгауеровской теории, касающийся представления. Гартман полагает, что воля неотделима от представления; «нет воли без представления» — говорит он. По если это положение верно, если существует только представляющая воля, то возможно ли принять без оговорок шопенгауеровское учение? — Ведь ясно, что, как воля, так и представление суть одинаково явления индивидуального сознания; но в то же время — и это сущность гартмановской философии — опыт заставляет нас, вернее, Гартмана признать, что за этой индивидуально-сознаваемой волей, существует какая-то другая представляющая воля, которая, не будучи подчинена сознанию, именно в силу этого названа Гартманом бессознательной (Das Unbewustste oder Ueberwusste). Эта универсальная бессознательная воля, согласно учению Гартмана, порождает все процессы органического развития. Но между тем, бессознательное отнюдь не должно быть смешиваемо с механическим процессом; в бессознательном комбинируются воля и разум, при чем, этот последний господствует над материй. Сознание подвержено болезни, бессознательное совершенно свободно от каких-либо недостатков; если сознание мыслимо лишь во времени, то бессознательное стоит вне времени. Эта вневременная воля свободна, поскольку она не проявляет своей деятельности в мире; свободна потому, что она может хотеть и не хотеть.

В этом состоянии воля не более, как потенция, и переход из этого потенциального состояния в динамическое происходить не сразу; промежуточная ступень между нейтральной статикой и активной динамикой — католический пургаториум sui generis — назван Гартманом беспредметным хотением. В этом состоянии потенциальная воля стремится материализоваться, принять какую-нибудь реальную форму. Эта борьба за деятельность представляет, по Гартману, вечный порыв к осуществлению, «абсолютное несчастье, мучение без удовольствия и без перемежки»4. Конечно, Гартман, как мы увидим ниже, не доходит в своем пессимизме до такого отчаяния, как, напр., другой ученик Шопенгауера — Юлиус Банзен, который утверждает, что «как бы глубоко ни проникал наш рассудок, наши изыскания, наша мысль, наша спекулятивная проницательность, мы не открываем в мире никакой перспективы избавления, и слышим одно только бесполезное стенание». Так далеко Гартман, правда, не заходит, но все же мировоззрение его, в основе, пессимистично. Гартман проводит резкую границу между идеей и беспредметным хотением; первая, по его мнению выражает логическое (das Logische); воля же, как второй полюс психического мира, — категория нелогическая. В свою очередь, оба эти понятия входят, как необходимые звенья в цепь причинности. «Что камень, который я бросил, — падает — зависит от продолжающегося в нем до настоящего момента хотения; но, что он падает и, при том с известною скоростью, лежит уже в природе логического». Это рассуждение Гартмана едва ли верно; что камень брошен мною, — действительно зависит от моего хотения; но самое хотение мое обусловлено материальными факторами, т. е., оно находится в пределах той же реальности («логического»), которая, согласно учению Гартмана, должна была родиться из своеобразного сочетания идеи и воли. R (реальность), по Гартману, есть функция W (воля)+I(идея). На самом же деле оказывается, что рядом с W стоит другое R, которое обусловливает W. Таким образом, формула Гартмана превращается в следующее уравнение: R=R+I. Ho I, как и все в мире должно иметь свою причину (этого не отрицает и Гартман); и если причиной I не является W, потому что W обусловлено R, то причиной I явится то же R. Тогда первоначальная формула R=W+I — обратится в свою противоположность: R=R+R; реальность объясняется реальностью же, но так как эта последняя является для Гартмана искомым, неизвестною величиною (X), — то придется признать, что Гартман вводит в свою формулу для объяснения неизвестного другое неизвестное (Х=Х+Х)5. В самом деле, чтобы захотеть бросить камень должны иметься на лицо следующий предварительные условия: 1) я должен иметь руку и 2) должен иметься камень. Эти два условия суть условия материальные и, как таковые, они обозначены у нас буквой R. Брошенный камень падает, вследствие механических законов всемирного тяготения, и что он падает со скоростью обратно пропорциональной квадрату расстояний зависит от тех же неизменных