Искусство и космотехника - Юк Хуэй
Именно поэтому мы считаем, что сегодня искусственный интеллект становится все более действенным, в то время как вопрос о мире, на который делали упор Хайдеггер и Дрейфус, становится незначительным. Мы живем в оцифрованном мире, мире Gestell, в котором действенность ИИ основана на редукции мира до вычислительных моделей. Мы говорим о «мечтах», или «мыслях», машин ради сохранения их «онтологического достоинства» или в сугубо маркетинговых целях, хотя все мы понимаем, что Deep Dream компании Google не имеет ничего общего с мечтами. Это не значит, что редукционизм совсем плох, скорее он плох тогда, когда принимается за всю полноту реальности – такую ошибку допускал механицизм.
По мере того, как вычислительная среда замещает собой мир, его неподрасчетность все больше отдаляется от нас, и будет отдаляться до тех пор, пока либо не исчезнет сам вопрос, либо не произойдет катастрофа. Мы слышим только о позитивном технологическом ускорении, улучшении человека и геоинженерии. Исчезновение мира порождает экономику внимания, поскольку уже не мир обуславливает видимость явлений. Экономика внимания в цифровую эпоху – это не только экономика глаз и экрана, но и, что более важно, экономика, в которой релевантность определяется посредством расчета и извлечения данных. Повсеместно, от рекомендаций в социальных сетях и до манипулирования голосами на выборах, экономика внимания становится все более значимой, поскольку мир становится более подрасчетным. Когда вычислительная среда замещает мир, это не означает, что мир исчезает – скорее, он становится безмолвным. Подобно вещи-в-себе, описанной Кантом, он продолжает существовать за феноменами, но перестает быть чувственным. Он сможет проявиться вновь, когда мир расчета рухнет.
Вычислительная рекурсивность обеспечивает эпистемологический аргумент в пользу генетической структуры природы, подобное тому, что пытались выстроить романтики и идеалисты, такие как Кант, Фихте, Шеллинг и Гегель. Идея, в той мере, в какой она является самополагаемой и саморегулируемой, обладает огромным потенциалом, как на то указали идеалисты и художники-концептуалисты. Что сегодня может дать подобный «механический аргумент» идеи для рекурсивных алгоритмов? Некоторые эксперты спекулируют вокруг идеи о том, что Вселенная – это совершенное рекурсивно порожденное целое, в котором любое сущее является уникальным результатом одного и того же генетического процесса. Мы можем назвать этот аргумент платоническим в силу того, что в «Тимее» философ обращается к представлению о математически спроектированном мире, в котором все существующее в действительности является лишь имитацией мира идей. Попытки Канта установить предел познания и дать новое обоснование метафизике можно рассматривать как модерную интерпретацию доводов Платона, согласно которым вещь-в-себе ответственна за явленность объекта.
Рекурсивность мира следует отличать от рекурсивности, которой сейчас овладевает техника. Обобщенное рекурсивное мышление должно понимать машины и сосуществовать с ними. Когда техника ищет основания, она его лишь утрачивает, потому что она сама стремится стать основанием всего сущего. Эта взаимная структура фигуры и фона провозглашает онтологическое отрицание идеи, согласно которой мир сводим к набору рекурсивных алгоритмов, независимо от того, насколько хорошо они моделируют возникновение явлений, похожих на природные. Так же отрицается то, что вычислимое подразумевает невычислимое; то, что во вселенной имеется рекурсивно неперечислимое сущее. Эти два онтологических отрицания не отождествляемы. Одного лишь невычислимого недостаточно, поскольку оно только устанавливает предел вычисления, не позволяя раскрыть его потенциал. Невычислимое – это еще не то же, что неподрасчетное. Невычислимое – это простое отрицание вычислимого, в то время как неподрасчетное – это утверждение безосновного основания. Неподрасчетное не сводимо к невычислимому, хотя последнее также предлагает первому «рационалистическую» поддержку сферы за пределами вычислимого.
Развитие науки и техники позволяет нам лучше понять мир, но сведение мира к рекурсивной вселенной приводит лишь к истощению самого технического мира. Если еще не слишком поздно, то, возможно, он восстановится после того, как «достигнет дна», если использовать слова, которыми Грегори Бейтсон описывал людей, страдающих алкоголизмом. Мы можем спросить: чего нам следует ожидать от образа будущего, основанного на искусственном интеллекте? Как мы должны реагировать на брошенный самим же себе вызов по устранению собственных условий существования?
Подобно тому, как мы предложили фрагментировать понятия техники и искусства, нам, возможно, необходимо исследовать и многообразие понятия интеллекта несмотря на то, что все эти категории не могут быть обособлены. Мы знаем, что со времен греков именно разум (или интеллект), ratio, занимает высшее положение в иерархии души. Интуиция (как и ее ближайшие родственники – восприятие и воображение) является источником заблуждений, поскольку она непосредственна, а значит, еще не избавлена от ошибок. В западной философии разум считается высшим мерилом и посредником всех прочих способностей (что, однако, не подразумевает его диктата)[445].
Но что насчет тех вещей, которые мы в главе 1 обозначили как не-рациональные, тех, которые непонятийны[446] (Unbegrifflich[447])? Разум и непонятийное конфликтуют друг с другом, поскольку разум идет рука об руку именно с понятиями. Разум может только отвергать непонятийное или спекулировать о нем, не будучи в состоянии его постичь («постигать», greifen, в немецком языке является однокоренным со словом «понятие», Begriff, поэтому немецкое unbegrifflich — это то, что не может быть постигнуто). В главе 1 я попытался показать, что для Хайдеггера вопрос о Бытии является непонятийным и, поскольку он не прояснен, можно скатиться к догматическому мистицизму. Мышление должно быть открыто для того, что исключается философией. Задача мышления – тщательно описать непонятийное не только с помощью понятий и идей, но и с помощью интуиции [или «созерцания» в кантианском контексте. – Прим. ред.]. Интуиция очень часто рассматривается как низшая из способностей духа. Например, в «Критике чистого разума» Канта мы видим иерархию, идущую вверх от чистого созерцания [или интуиции. – Прим. ред.] (время и пространство), через рассудок и далее к разуму. Предел, который Кант накладывает на знание, доступное человеческому субъекту, ограничивается научным объяснением. Конечно, взаимодействовать с наукой необходимо, но также необходимо и выходить за ее пределы.
Непонятийное, однако, угрожает систематичности разума. Разум не может схватить непонятийное, он может лишь притворяться, что схватил его с помощью возвышенного опыта или с помощью постулатов практического разума. Возвышенное – это неспособность
