Гносеологические аспекты философских проблем языкознания - Владимир Зиновьевич Панфилов

Северо-сахалинская форма мэмак ‘мы (двое)’ также состоит из двух компонентов: корня мэ и компонента мак, который, по-видимому, сопоставляется со словообразовательным суффиксом некоторых производных существительных (ты-мк ‘кисть руки’, ту-мк ‘орудие для выкапывания корней’ (з.-с. г.), ср. тот ‘рука’, тонк ‘локоть’ и другие производные от корня то).

Анализ различных форм личного местоимения 1-го лица двойственного числа показывает, таким образом, что они образованы от корня мэ. При этом вторые компоненты этих форм не несут значения двойственности, из чего следует, что оно связано с корнем мэ. Итак, корень мэ различных форм личного местоимения 1-го лица двойственного числа отождествляется с собственно количественным обозначением *ми ‘2’.

Двойственное число в его противопоставлении единственному и множественному могло возникнуть только при условии существования понятия числа ‘2’. Поэтому *ми ‘2’ не может рассматриваться как результат развития значения, которое связано с корнем ми / мэ личного местоимения 1-го лица двойственного числа, наоборот, личное местоимение 1-го лица двойственного числа в его первоначально общей для двух нивхских диалектов форме мэн было образовано при помощи суффикса -н от *ми ‘2’.

С *ми ‘2’ сопоставляется также личное местоимение 1-го лица множественного числа мирн / мэрн (в.-с. д.), мэр (ам. д.) ‘мы (с вами)’.

Восточно-сахалинские формы этого местоимения оканчиваются на уже выделенный выше суффикс -н / -н, который исторически имела и амурская форма этого местоимения. Компонент -р этих местоимений, по-видимому, восходит к слову, передававшему понятие о живом существе вообще как человеке, так и животном (ср. эр ‘отец’, ‘дядя’, ир ‘мать’; ар ‘самец’; числительные мор ‘два’, т′ор ‘три’, нур ‘четыре’ для счета животных, а также числительные ныр ‘четыре’, т′ор ‘пять’ для счета людей; некоторые названия живых существ, как, например, т′ат′эр ‘чайка-мартын’)[514]. Таким образом, значение множественности в составе инклюзивного местоимения 1-го лица множественного числа связано с тем же корнем ми / мэ.

По-видимому, с корнем ми / мэ сопоставляется также суффикс с собирательным значением -м, выделяемый из собирательных числительных мэн-м ‘вдвоем’, т′аqр-м ‘втроем’ и т.д., образованных от соответствующих количественных числительных XXIV системы мэн ‘два’, т′аqр ‘три’ и т.д., и некоторых других слов с собирательным значением (сык, сык-м ‘все’; q′аз-м ‘ловушка на лисиц и волков в виде развилки’, ср. q′ас ‘столб’; тун′, тун′-м ‘палец’, ‘пальцы’; п′уд-м ‘мошка’, кыл-м ‘малина’, т′ут-м ‘грязь’ и др.)[515].

Из сопоставления корня *ми ‘два’ и того же корня в составе различных форм личного местоимения 1-го лица двойственного числа и инклюзитивных форм личного местоимения 1-го лица множественного числа, а также суффикса -м с собирательным значением, следует, что его первоначальным значением является значение множественности. Следовательно, существовал такой этап в развитии счета у нивхов, когда сформировались только два количественных понятия: *н′и ‘1’ (от н′и ‘я’) и *ми ‘не-один’ ≈ ‘много’. При дальнейшем развитии счета слово, обозначавшее понятие ‘не один’ ≈ ‘много’, т.е. ми / мэ, было использовано для наименования вновь возникшего числового понятия, т.е. понятия ‘2’. Такой путь возникновения числовых обозначений из слов со значением ‘много’, как уже отмечалось (см. гл. V § 5), весьма обычен. При этом на том этапе, когда корень ми / мэ имел значение ‘много’, от него были образованы различные формы инклюзивного личного местоимения 1-го лица множественного числа; в дальнейшем от того же корня, получившего значение ‘2’, были образованы различные формы личного местоимения 1-го лица двойственного числа.

Аналогичный путь развития прошла в древнегреческом языке форма двойственного числа существительных. Как отмечает И.М. Тронский, в древнегреческом языке эта форма первоначально употреблялась, когда речь шла о небольшом количестве, и в этом своем значении противопоставлялась другой форме множественного числа, которая использовалась, когда речь шла о большом количестве[516].

Как отмечает Г.М. Василевич, сохранившийся в верхоленских говорах эвенкийского языка суффикс двойственного числа -тi получил значение двойственности из

«семантики личного местоимения 1 л. мн. ч. вкл. ф. мụт < мụтi > мụнти или мẏт < мẏнтi…, которое первоначально обозначало я + ты, я + он, т.е. я + другое лицо (первый вариант), мы + ты, мы + он (второй, более поздний, вариант)»[517].

В истории развития некоторых языков отмечаются и явления как будто противоположного характера. Так, например, форма именительно-винительного двойственного числа существительных на -а древнерусского языка в современном русском языке получила значение именительного падежа множественного числа сначала существительных со значением парности, а затем и названий непарных предметов (ср. рукав-а, берег-а и т.п., но и город-a и т.п.)[518]. Аналогичные процессы имели место и в других индоевропейских языках[519]. Однако такого рода явления не могут быть истолкованы в том смысле, что значение множественности развивается из значения двойственности и это последнее по времени своего возникновения предшествует первому. В указанных выше случаях мы имеем дело с переосмыслением отдельных форм двойственного числа, поскольку последнее, существовавшее в этих языках наряду со множественным числом, постепенно исчезает и в них остается только единственное и множественное число (исключение в этом отношении из славянских языков представляют лишь лужицкие и словинский). К тому же некоторые формы двойственного числа в этих языках приобретают значение и единственного. Так, например, в том же русском языке родительный падеж единственного числа существительных, сочетающихся с числительными три и четыре, есть результат переосмысления именительно-винительного падежа двойственного числа на -а (ср. два стол-а, три стол-а, четыре стол-а)[520].

Начальный этап развития счета, когда при наличии понятия ‘один’ и ему противопоставляемого ‘не-один’ (≈ ‘много’) возникает также понятие ‘два’, во многих языках находит свое проявление в том, что числовые обозначения выше ‘двух’ образуются путем комбинации числовых обозначений ‘один’ и ‘два’. Вместе с возникновением числового обозначения ‘два’ возникает и счет как таковой. И.А. Бодуэн де Куртенэ по этому поводу писал следующее:

«До тех пор, пока существовало только представление 1, не могло быть и речи о количественном мышлении. Только появление понятия 2 сделало возможным возникновение счета и арифметики. В языковом мышлении два является числом высокого напряжения, поддерживаемого постоянно напоминающей о себе двойственностью, парностью и противоположностью как в физическом, так и в общественном и в индивидуально-психическом мире. Это положило начало особому числу, в отличие от единственного и множественного числа»[521].

По свидетельству некоторых исследователей «первобытных» народов число ‘два’ было предельным у ряда из них. Так, например, Е. Феттвайз сообщает, что только до ‘двух’ считали семангпигмеи (Semangpygmäen) Малаккского полуострова и индейцы племени конибос (Conibos) в Южной Америке. Интересно, что по данным того же