Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте
Но для того, чтобы разглядеть этот характер эпохи, необходимо подвергнуть факты чрезвычайно решительному и именно поэтому спорному отбору. Кто пишет историю Европы периода мировых войн, тот имеет дело с таким множеством межгосударственных связей и внутренних отношений в отдельных государствах, что Советский Союз и Германия становятся в его изложении ведущей темой лишь в 1941 и уж, во всяком случае, не раньше 1939 года. Кто прослеживает развитие фашистских движений, тот хотя и воспринимает специфически новое и в силу этого своеобразное в характере эпохи, но не имеет возможности наглядно изобразить его важнейшую предпосылку – сам объект, на который направлен антибольшевизм этих движений.' В свою очередь, история Советского Союза либо занимается по преимуществу его внутренним развитием, либо превращается в перечисление неудач революции, которым, конечно, могут приписывать порой и глубокий позитивный смысл. Эпоха может предстать в виде гражданской войны в Европе только в том случае, если в центр картины ставятся оба главных антагониста: большевизм, уже с 1917 года ставший государством, и фашизм, который стал государством в 1933 году.
Конечно, нельзя исключить возможности, что эта перспектива как раз и является ошибочной, и совершенно не случайно то, что никто до сих пор ее не избрал. Современные коммунистические авторы будут протестовать против того, что недолговечное и реакционное явление ставится на одну доску со столетним мировым движением, которое хотя и претерпело временную деформацию, но все же никогда не теряло своего прогрессивного характера. Либералы будут задаваться вопросом, не отступают ли при такой постановке вопроса слишком далеко на задний план демократические и либеральные государства и тенденции. Антикоммунистам будет очень неприятно видеть, что сопротивление западного мира коммунизму в эру холодной войны и в настоящее время окажется, по-видимому, на одной линии с антикоммунизмом Третьего Рейха, с которым оно, по их убеждению, не имеет ничего общего. И отнюдь не только те, кто уцелел при окончательном решении еврейского вопроса, и граждане Израиля будут беспокоиться, не умаляется ли при таком подходе до уровня случайного сопутствующего обстоятельства антисемитизм национал-социалистов.
Все эти вопросы могут быть прояснены только в ходе самого изложения, и поэтому ответы на них можно дать только после того, как изложение будет завершено; хотя оно заключает в себе некоторые методологические рассуждения, оно должно как можно скорее перейти к наглядному изложению и существенным деталям. При этом национал-социализм может притязать на приоритет среди предметов исследовательского интереса.
Конечно, большевизм тоже стал уже в 1917-1918 годах спорным и сбивающим современников с толку явлением. Не только приверженцам социализма казалось вероятным, что после Первой мировой войны рабочее движение захватит власть по крайней мере в той или иной стране Западной или Средней Европы. Но что означал тот факт, что произошло это, как нарочно, в отсталой России, чье население состояло в подавляющем большинстве из крестьян? Деградировала ли социалистическая партия, которая, вопреки другим социалистическим партиям, захватила здесь власть, превратившись в конце концов всего лишь в орудие самоутверждения многонационального русского государства? Или Россия просто послужила материалом для волевого устремления марксистских интеллектуалов к мировой революции для интеллигенции, которая хотя и переоценила в первом порыве свои возможности в Европе и в мире, но все же непоколебимо придерживалась своей цели: революционного преобразования всей планеты в человеческую общность без классов и государств? Во врагах из числа прежних друзей не было недостатка с самого начала, и даже горячих приверженцев мировой революции достаточно скоро стали обуревать тяжкие сомнения.
Однако во всей истории современного мира не найдется феномена, которое бы осуждалось со столь разных сторон так долго и так интенсивно, как немецкий национал-социализм и Третий Рейх; но также нет и режима, который бы характеризовался сталь противоречивым образом и давал бы критикам столько поводов косвенным образом нападать друг на друга, констатируя близкое родство между национал-социализмом и какой-либо из сил или течений мысли, принадлежавших, как им казалось, к единодушному фронту их противников. Спорят о том, был ли национал-социализм схож с капитализмом или с коммунизмом, о том, следует ли считать его немецким или антинемецким явлением, был ли он ретроградным или модернизационным, революционным или контрреволюционным, подавлял он инстинкты или развязывал их, были у него заказчики или нет, привел ли он к монолитной системе или к поликратии, была ли его массовой базой мелкая буржуазия или также и значительная часть рабочих, находился он в русле всемирно-исторических тенденций или же был последним восстанием против хода истории.
Для науки это положение вещей – фундаментальная данность и в то же время вызов. Научный способ рассмотрения требует прежде всего определенной дистанции по отношению ко всем интерпретациям, достаточно разработанным до сих пор; поэтому главной заботой ученого должно стать адекватное отражение внутренней комплексности феномена, вызывающего столь разноречивые оценки. Но, держа в поле зрения комплексность и противоречивость этого феномена, нельзя терять из виду и единодушие, которое является не менее фундаментальным фактом. Если даже научное рассмотрение задается целью ревизии принятых взглядов в результате тщательного взвешивания противоположных точек зрения или новых постановок вопроса, то оно все же не может просто пренебречь тем консенсусом, который перекрывает столь многие противоположности. Коль скоро научное рассмотрение занимается апологетикой, оно само становится партийным. Но партийные мнения довольно часто объявляют апологетикой то, что является весомым для противоположных мнений. Когда такие американские ученые, как Гарри Элмер Варне и Чарльз К. С) Танзилл во второй половине 20-х годов подвергли сомнению до тех пор ' никем не оспаривавшийся тезис, что немецкий рейх был единственным виновником войны, им ставили в упрек, что они принимают сторону военного противника; на самом же деле они прокладывали путь к более широкому способу рассмотрения, который интегрирует противоположные утверждения военной пропаганды обеих сторон в совокупную картину в единую картину, из чего в итоге не вытекает равноудаленность от обоих исходных пунктов.
"Перспектива" означает "видение насквозь", и без такого сквозного видения, которое охватывает больше, чем свой непосредственный предмет, невозможна никакая историография просто. Даже историк, который пожелает описать события на отдаленном острове, не сумеет обойтись без понятия "не-островного", на фоне которого легче понять своеобразное, собственно "островное" в происходящих там процессах. Но куда чаще встречаются явления, которые имеют прямо-таки своим экзистенциальным основанием свою связь с другими феноменами. Контрреформация предполагает Реформацию, и нельзя представить себе историю Контрреформации, сквозь которую бы по меньшей мере не проглядывала также история Реформации. Перспективы, позволяющие поставить национал-социализм
