Справедливость: решая, как поступить, ты определяешь свой путь - Райан Холидей
На деле он сэкономил во много раз больше.
Биограф Дэвид Маккалоу писал: «30 апреля 1929 года, когда Гарри распределил более 6 миллионов долларов по дорожным контрактам, появилось решение о невыполнении им обязательств на сумму 8944,78 долларов — старые долги галантерейного магазина». Тем временем его мать вынужденно оформила еще одну закладную на ферму. Но когда одна из его новых дорог отрезала 11 акров[20] от ее территории, он счел, что должен отказать ей в обычном возмещении от округа — дело принципа, если учесть его должность.
«Похоже, в округе Джексон разбогатели все, кроме меня, — писал политик своей жене Бесс. — Я рад, что могу спать спокойно, даже если тебе и Марджи тяжело оттого, что я так чертовски беден». Он сознавался дочери в своих финансовых проблемах, но с гордостью говорил, что старался оставить ей «то, что (как уверяет господин Шекспир) нельзя украсть, — почтенную репутацию и доброе имя».
Так уж случилось, что именно эта разочаровывающая и упрямая разборчивость в итоге и нарушила местечковость карьеры Трумэна, так сказать, вытолкнув его наверх — на свободное место в сенате штата Миссури. Конечно, свой человек в Вашингтоне — дело хорошее, однако Пендергасту, который знал, что Трумэна нельзя попросить сделать что-либо неэтичное, хотелось держать на местной должности кого-нибудь более типичного, более покладистого.
Разумеется, людям в Вашингтоне все представлялось совершенно иначе. Те, кто не именовал Трумэна деревенщиной, называли его «сенатором Пендергаста», полагая, что он куплен с потрохами. Все, что мог Трумэн, — возвращаться к Марку Аврелию, в частности к фрагменту, который он пометил: «Верно! Верно! Верно!»
«Если другой поносит тебя или ненавидит, если они что-то там выкрикивают, подойди к их душам, пройди внутрь и взгляни, каково у них там. Увидишь, что не стоит напрягаться, чтобы таким думалось о тебе что бы то ни было. Другое дело преданность им — друзья по природе»[21].
В качестве сенатора Трумэн тянул лямку в безвестности, не производя впечатления на общество, до 1941 года, когда его подкомитет по мобилизации приступил к расследованию контрактов военного времени. Здесь внезапно пригодился его опыт борьбы с искушением и муниципальной коррупцией: он знал, как работает система, знал, где собака зарыта. Трумэн наблюдал за тем, с какой лицемерной дотошностью политики и пресса проверяли деньги Нового курса[22], предназначенные для помощи отчаявшимся беднякам. Он не собирался мириться с расточительством, которое те же самые круги соглашались допустить, когда речь шла об оборонных подрядчиках.
Этот «Комитет Трумэна», как выразился журнал Time в 1943 году, «заставил покраснеть членов кабинета министров, руководителей военного ведомства, генералов, адмиралов, крупных бизнесменов, мелких предпринимателей и профсоюзных лидеров». В итоге американские налогоплательщики сэкономили около 15 миллиардов долларов, а несколько коррумпированных чиновников, включая двух бригадных генералов, оказались в тюрьме.
«Я надеюсь создать себе сенаторскую репутацию, — писал Трумэн жене, — хотя если проживу достаточно долго, то успею сделать так, чтобы мечты о больших заработках вышли из моды. Но тебе придется многое вынести, если я это сделаю, потому что я не стану продавать влияние и вполне готов к тому, что меня будут проклинать, если буду действовать правильно»[23].
Возможно, сегодня — с нашими обширными (хотя и недостаточными) законами о финансировании избирательных кампаний и другими формами соблюдения законодательства — все это кажется довольно незначительным. Из-за того, что коррупция воспринимается очевидно отрицательным и постыдным делом, легко не заметить, насколько примечательной и исключительной была честная политическая жизнь Трумэна: одно дело — пытаться держать руки чистыми, другое — ухитряться делать это в среде воров.
Возможно, вы не понимаете, почему важно, что президент настойчив в желании самостоятельно оплачивать почтовые расходы за письма, которые посылает своей сестре: «Потому что они личные. В них не было ничего официального». Но в том-то и дело. Вы либо принадлежите к тем людям, кто проводит подобные этические линии, либо нет. Вы либо уважаете этот кодекс, либо нет.
Что убедило Рузвельта выбрать Трумэна кандидатом в вице-президенты? Именно эта честность и построенная на ней репутация? Или Рузвельт выбрал его потому, что тот не представлял особой угрозы? Мы знаем лишь, что в апреле 1945 года Рузвельт скончался от инсульта во время отдыха в Уорм-Спрингс (Джорджия), и внезапно обычный человек стал президентом[24].
Хотя ранее ни искушение деньгами, ни соблазны славы никак не отразились на его характере, вполне простительно было предположить, что это сделает абсолютная власть. Однако и она не повлияла на самодисциплину Трумэна. До вступления в должность он был пунктуальным человеком. Это прививалось еще в школе, где от учеников требовалось, согласно правилам, «проявлять пунктуальность; быть послушными по духу; последовательными в действиях; прилежными в учебе; вежливыми и уважительными в манерах». Но и теперь, когда он стал президентом и все его безропотно бы дожидались, опоздание представлялось для него немыслимым делом. Один из его сотрудников объяснял: «Если он, уходя на ланч, говорил, что вернется в 14:00, то непременно возвращался не в 14:05 и не в 13:15, а именно в 14:00».
Четверо часов на столе «Резолют»[25], еще двое в Овальном кабинете и одни на запястье. Размеренный темп ходьбы, к которому его приучили в армии, — неизменные 120 шагов в минуту. Сотрудники гостиниц и репортеры могли настраивать собственные часы по распорядку дня Трумэна. «О, он выйдет из лифта в 7:29 утра», — говорили они, когда он приезжал в Нью-Йорк.
И он выходил! Неукоснительно!
Вскоре после вступления в должность у Трумэна произошел, как ему казалось, обычный разговор с одним из самых давних помощников и доверенных лиц Рузвельта Гарри Гопкинсом, которого прежде он отправлял с миссией в Советский Союз. «Я крайне обязан вам за то, что вы сделали, — сказал ему Трумэн, — и хочу поблагодарить вас за это». Ошеломленный Гопкинс, выйдя из кабинета, сказал пресс-секретарю: «Знаете, со мной сейчас произошло то, чего раньше в моей жизни не случалось… Президент только что меня поблагодарил».
Когда дочери одного из членов кабинета делали операцию в тот момент, когда ее отец находился за границей по государственным делам, Трумэн позвонил ему с новостями из больницы. После короткого разговора с одним студентом колледжа в Калифорнии он попросил того написать ему, а декана — держать в курсе оценок юноши. В разгар Берлинской блокады[26] отправил записку с соболезнованиями от Белого дома, когда в автокатастрофе погиб ребенок одного из ветеранов Батареи D. Вызвал слезы у бывшего президента Гувера, пригласив его
