Либеральное мышление: психологические причины политического безумия - Лайл Росситер

жизни на необитаемом острове. Поскольку обязательство считаться со взглядами Пятницы посягает на свободу Робинзона поступать по своему усмотрению, возникает резонный вопрос, почему бы ему просто не прикончить этого Пятницу как можно скорее. Ведь если, допустим, Пятница не будет больше путаться под ногами, Робинзон снова станет вольной птицей. Тот же вопрос можно задать и в отношении Пятницы, которому, вероятно, присутствие Робинзона тоже чем-то мешает. Согласитесь, многие из нас знают таких – оказавшихся в полном одиночестве и радующихся тому, что ни о ком теперь не нужно заботиться и переживать: у них словно гора с плеч свалилась, и продуманной эгоцентристской вселенной больше ничто не угрожает.

С другой стороны, что Робинзон, что Пятница могут отвергнуть мысль об убийстве из чисто практических соображений. Ведь если предположить, что их обоих нельзя назвать убежденными затворниками, наличие компаньона больше скрашивает жизнь, чем та самая пресловутая полная свобода. А еще им вдвоем легче выживать и отбиваться от хищников, и трудиться вместе гораздо эффективнее. Каждый из этих доводов говорит о том, что устранять соседа вовсе не обязательно.

Но все это лишь практические соображения, и ни одно из них не раскрывает истиной причины того, почему большинство людей в западном мире не стремятся так просто отнимать чужую жизнь. Дело, конечно же, в моральном отвращении, которое испытал бы каждый из нас, представив себя убийцей. Тогда возникает вопрос, почему мы испытываем столь сильное внутреннее неприятие насилия по отношению к другому человеку и почему вообще это табу стало основой человеческой морали.

С биологической точки зрения ясно, что люди (как и прочие организмы, не отсеянные эволюцией) едва ли выжили бы на этой земле, если бы в мозгу не было заложено врожденное свойство оставлять равных себе живыми. «Эгоистичный ген», как его метко окрестили, заинтересован в том, чтобы уберечь себя и не погибнуть в результате какого-нибудь геноцида, преднамеренного или случайного. Но, конечно, было бы интересно присмотреться и к другим причинам, помимо биологического преимущества, экономической пользы или религиозного запрета на убийство, – если бы они существовали.

Интерсубъективный подход, который сам по себе отражает заложенную эволюцией защиту от геноцида, вероятно, предлагает основу для возникновения табу на причинение вреда другим. И такая основа выходит за рамки традиционных трактовок. Она соотносится с идеей Альберта Швейцера о благоговении перед жизнью в принципе, но есть различия. Дело в более конкретной способности признавать, уважать – даже, пожалуй, почитать – не просто жизнь, а чужую «субъективность», индивидуальность. Благодаря этой способности в нашем мозгу начинает функционировать особый вид сознания, распознающий в человеке человека, а не что-то другое. И мы видим, что перед нами субъект, такой же, как мы – сознательное существо со своим бескрайним миром идей, образов, эмоций, чувств, стремлений, ожиданий и желаний… И он так же уязвим, как мы с вами, и нет ничего, что разительно отличало бы его от других. Такое пристальное осмысление откроет нам истину, что если уж сама мысль причинить себе боль или убить себя кажется нам гадкой и нелепой, то столь же негодной будет и мысль уничтожить себе подобного. Стоит нам поставить себя на место другого, в чем-то посочувствовать ему, мы тут же увидим его субъективное «я», которое думает и чувствует так же, как и мы.

И с такой точки зрения интерсубъективный подход подтверждает смысл морального долга Золотого правила по отношению к людям: уважайте другого человека как сознательное, самостоятельное существо, как независимую личность, которая имеет право на столь же хорошее отношение и такую же поддержку (как моральную, так и со стороны государства), на которую вы сами рассчитывали бы.

Интерсубъективный подход и государство

Итак, мы постепенно пришли к выводу, что,

✶ во-первых, интерсубъективный подход предполагает восприятие другого человека как самостоятельную личность, субъект, «живую душу» со своими правами;

✶ во-вторых, такое восприятие приводит к связи с ним через эмпатическое и симпатическое проецирование на себя его состояния, включая осознание того, что ему может быть больно.

Но интерсубъективный подход признает также личный суверенитет человека, его власть над самим собой и, следовательно, его право на свободу. Эта концепция резко контрастирует с любым взглядом на человека, который обезличивает или дегуманизирует его, призывая управлять им, словно вещью.

Отношение к другому как к неживому предмету, который нужно безжалостно использовать для достижения собственных целей, характерно для социопатов. С любой рациональной точки зрения, не только интерсубъективной, приравнивать человека к вещи аморально. А когда такое обращение – по сути, порабощение – переходит все границы допустимого, речь идет уже о преступлении против личности.

Но в гораздо больших масштабах регулярным обезличиванием граждан, стремясь любой ценой достигнуть своих политических целей, занимается правящая верхушка. Либеральной программе, например, свойственно превращать людей в «массы», превознося благополучие абстрактного «всего и всех» над суверенитетом личности, который впоследствии необходимо будет подчинить коллективным целям государства. Так и получается, что для государственного чиновника человек становится лишь объектом, которым следует управлять, – средством достижения цели. Значение придается лишь выгодам политической повестки, а не сознательному опыту личности при полном безразличии к субъективности индивида, чей суверенитет растворен внутри феноменов «большого коллективного»: во «всеобщей воле», в «великом обществе» или в «воле американского народа». Либеральные правительства планомерно и бессовестно манипулируют людьми, действуя якобы на их же благо. Какими бы добрыми ни были заявленные намерения, методы политиков в рамках этой программы по сути своей социопатичны.

Интерсубъективный подход и генеративность

Ранее мы упоминали, что причина отвращения к причинению вреда другим выходит за рамки морального запрета: она кроется в той связи, что возникает благодаря эмпатическому признанию. Такую точку зрения еще в середине прошлого века предвосхитил психолог и психотерапевт Эрик Эриксон (Erikson, 1950[3]) в своей концепции генеративности.

Этот термин обозначает заботливое отношение к другому, проявляющееся во взрослом возрасте как главное достижение в развитии. Его корни уходят в детство, когда ребенка любили и понимали настолько, что он приобрел интерсубъективный взгляд на других или что-то очень похожее на это. Развитие способности признавать ценность и индивидуальность других – не просто понимание того, что другие люди такие же. Будучи полностью развитой, такая способность влечет за собой глубокое уважение к другим и ощущение морального долга перед ними. Именно такие установки лежат в основе социального порядка. Ведь если уважение и забота, имеющие такую природу, не станут основой для культурных идеалов, тогда любая политическая программа сможет с легкостью внушить «массам» все что угодно, обезличивая народ, лишая его возможности приобрести о себе ясное представление