Ленинизм и теоретические проблемы языкознания - Федот Петрович Филин

В действительности же он не «до некоторой степени», а с необходимостью навязан нам ею. В самом деле, общение при помощи осязания, реально возможное между людьми, требует непосредственной близости общающихся и этим до предела ограничивает их число, что никак не отвечает социальной задаче общения. Язык, естественно, не мог развиваться на этой основе.

Более широкие возможности имеет общение при помощи жестов. Тем не менее и оно представляет то неудобство, что говорящие должны видеть друг друга. Вследствие этого использование жеста и зрения также тормозило бы и даже сделало бы невозможным высокую степень развития, характерную для современных языков.

Наиболее универсальным из доступных людям средств коммуникации является акустический сигнал, свободный от указанных недостатков. Именно поэтому материальная сторона языка и имеет акустическую природу, а не какую-либо иную. Если бы даже гипотеза Н.Я. Марра о первичности языка жестов и подтвердилась (что я считаю весьма мало вероятным), то все же незыблемым остается тот факт, что все языки мира являются в настоящее время звуковыми языками. Это лишний раз свидетельствует о том, что никакой другой материальной природы непримитивный язык иметь не может[623].

В связи со сказанным необходимо рассмотреть дебатирующийся в фонологии вопрос о возможности транспозиции звуковой материи языка в какой-нибудь иной вид материи. Занимая абстрактно-семиотическую позицию, Л. Ельмслев, как известно, исключает из определения языка звуковую материю[624]; он считает, что, не меняя сущности языка, можно транспонировать звук, например, в цвет. В соответствии с этим положением Л. Ельмслева С.К. Шаумян пишет:

«Для доказательства принципиальной возможности транспонирования акустической субстанции в другие виды субстанции проведем следующий мысленный эксперимент. Транспонируем фонемы в кружки одинакового размера, но разного цвета, скажем, в русском языке гласную а в кружок синего цвета, гласную о – в кружок коричневого цвета, согласную с – в кружок зеленого цвета, согласную п – в кружок красного цвета, согласную т – в кружок желтого цвета. Тогда слова сон, нос, сом, сам, нас, нам можно представить в виде цепочек, состоящих из кружков разного цвета»[625].

Нетрудно увидеть, что процедура, предлагаемая Л. Ельмслевом и С.К. Шаумяном, представляет собой не транспозицию, а простое кодирование, поскольку при этом происходит не переход к иной саморегулирующейся системе, а конвенциональное обозначение единиц такой системы при помощи чуждых ей по существу материальных средств. Совершенно очевидно, что предполагаемый эксперимент по транспонированию может быть только мысленным, так как человеческий организм не имеет органов, производящих световые сигналы. Дело, однако, не в этом, а в том, что, как правильно писал Ф. Хинце, критикуя взгляды Л. Ельмслева, отношения между членами системы зависит от их материальной природы; поэтому системы в целом не терпят транспозиции[626].

В примере с кружками резкое несоответствие между системами обнаруживается в том, что фонемы обладают структурой (дифференциальными и интегральными признаками), тогда как в одноцветных кружках эта структура не обнаруживается. Было бы неправильным думать, что, скажем, обозначив разными цветами не фонему в целом, а дифференциальные признаки (например, смычность одним цветом, назальность – другим и т.д.), мы устранили бы указанное несоответствие между световой и звуковой системами. Если бы фонема была представлена не одноцветным кружком, а кружком, разделенным на сектора, окрашенные соответственно дифференциальным признакам, это означало бы лишь, что мы за единицу кодирования приняли не фонему в целом, а дифференциальный признак, но такая процедура все равно не означала бы транспозиции. В этом легко убедиться, если обратиться к анализу примера, приводимого А. Мартине.

Рассматривая точку зрения Л. Ельмслева, А. Мартине пользуется не его нереальным примером с цветами, а анализирует совершенно реальную ситуацию общения посредством рук. При этом он оперирует дифференциальными признаками.

«Например, – пишет он, – в случае с согласным п дифференциальными признаками были бы:

1) наклон руки вниз, который был бы единственным признаком, противопоставляющим его и, для которого рука поднимается вверх;

2) сгибание безымянного пальца, являющееся единственным отличием, противопоставляющим п – т»[627].

Хотя А. Мартине в конечном счете признает необходимым включение положения о звуковом характере плана выражения в определение языка, он все же считает, что между «дактилологией» и фонологией существует полный параллелизм. Он говорит при этом, что в единицах ручной системы можно будет так же, как и в звуковой системе, наблюдать комбинаторное и иное варьирование. Последнее утверждение скрывает в себе неточность или недоговоренность, из-за которой создается впечатление доказанности тезиса о транспозиции. Вместе с тем условия и механизм варьирования в оптической системе, даже если включить в нее кроме движения рук еще и мимику лица, будут существеннейшим образом отличаться от того, что наблюдается в акустической системе. В последней варьирование связано прежде всего с коартикуляцией, основанной на одновременном действии всех артикулирующих органов человека, объединенных анатомически в один речевой тракт, с коартикуляцией, порождающей соответствующие специфически акустические процессы в речи, комбинаторная же зависимость следующих одно за другим движений пальцев руки, например, по необходимости имела бы совсем иной характер.

Таким образом, если говорить просто о наборе каких-то единиц данной семиотической системы, то транспонирование этих единиц из одного вида материи в другую, может быть, в принципе ничего в них и не изменит; если же речь идет о системе единиц и тем более о функционировании этой системы, то любая транспозиция оказывается невозможной.

Идея транспозиции противоречит, по-существу, признанию того, что в языке обязателен материальный аспект. Если вид материи был бы для языка безразличен, то это означало бы, что она не связана с сущностью языка как социального явления. Все рассмотренные выше факты говорят о противоположном, они свидетельствуют о справедливости высказанного выше общепризнанного положения о звуковой природе языка. Понятно поэтому, что:

«Как показывает многообразная исследовательская практика современной лингвистики, определение, исключающее звуковую (подчеркнуто нами. – Л.З.) субстанцию из понятия естественного языка, не может служить эффективным инструментом познания языка»[628].

После всего сказанного можно точнее определить тему настоящей статьи; речь в ней должна идти не о материальной вообще, а о звуковой стороне языка и фонеме. Понятие фонемы необходимо, потому что, хотя она и является единицей звуковой стороны языка, она не имеет однозначной артикуляторно-акустической характеристики, какая подразумевается в звуке. Теория фонемы, собственно говоря, и начинается с утверждения, что акустические различия не означают различия языкового. Ранний И.А. Бодуэн де Куртенэ считал, что при этом имеет место несовпадение физических свойств звуков с тем, чем они являются в «чутье народа». Фонема, следовательно, представляет собой абстракцию в известном смысле.

Нужно сказать, что